И ветры гуляют на пепелищах… - страница 46

Верный соратник Миклас остался в яме, в гедушском сосняке. На родном его кладбищенском холме никто не насыплет поминальный бугорок сгинувшему на чужбине родичу, как делают для тех, о чьей кончине дошла весть. Лежит там Миклас, и нет больше воина, что умел мудрыми словами втолковать пахарям: придавленному гнетом человеку надо подниматься против властолюбцев, против злодеев. Степа пропал около заброшенной риги, когда орденцы схватили Юргиса. Если даже и жив парень (в чем можно усомниться), для высокой миссии — поднять людей родной земли на освободительный поход — он ничего путного не сделает. Вот в катеградской стороне, вокруг Пилишек, укрывались бойцы за народную правду, охотники за наглыми насильниками, они и петли ставили, и волчьи ямы рыли, однако в освобождении народном ничуть не преуспели. И не довелось Юргису встретить закаленных в ратном деле мужей, кого страшное для чужестранных разбойников имя Висвалда звало бы на геройские дела.

Бесчисленна община малых, угнетенных людей, и все же были и остаются они крохотными пташками против ширококрылых, с острыми клювами и когтями. Правители и вожаки дружин знают только одну свою собственную правду, свою справедливость: «Чего я захотел, чего возжаждал, должно стать моим. Стадо, охотничья добыча, лошадь, разукрашенная сбруя, расшитые ножные ремни. Женщина с тугой грудью, красивым лицом и плодородным лоном. Кто помешает мне получить облюбованное, того я обрекаю смерти. Впрочем, он еще может и уцелеть, если сразу же отдаст мне требуемое, или же если выкупит его родня, коли есть в ней богатые люди».

Богатство и ценности для знатных значат больше, чем для простого люда — закон божий, заповеди мучеников, клятва родового братства и заветы предков.

Странные, совсем странные думы сопровождали Юргиса в его невеселом переходе (а что закончится этот переход невесело, казалось неотвратимым). Тут бы ему читать молитвы, призывать великомучеников и пророков, дабы с миром уйти на тот свет, где Христос воздает за верность церкви. Но ему и в голову не приходило, что в такие вот минуты те, кто носит образок святого Юрия, должны шептать: «Прости мне, сын божий! Смилуйся надо мной в конце моего бренного существования!»

Похоже, что-то сломалось в Юргисе. Как предупреждал игумен Полоцкого монастыря — от неумеренного чтения греческих дохристианских мудрецов, от Аристотеля, к которому припал Юргис, как жаждущий к полному воды кувшину. «Вещи надо постигать… Разумный ищет начала и следствия всего ради познания истины…»

— Быстрей, падаль этакая!

От резкого рывка Юргис чуть не потерял равновесие. Тащившие его за собой круто свернули с наезженной вдоль берега дороги и, пересекая поросшую кустами поляну, погнали лошадей в лес. Только что они заметили подозрительное движение впереди: вооруженные копьями воины гнали то ли многочисленное стадо, то ли толпу захваченных людей.

Оно и понятно. Против отряда копейщиков три всадника со связанным пленником не выстоят. Иди знай, какая муха и когда может укусить встретившегося в дороге латника. Римские крестоносцы охотятся за литвинами, литвины разбивают головы тевтонам и их приспешникам. Служители тевтонского епископа приятельствуют с Христовым рыцарством, однако среди людей магистра немало хитрецов, которые с радостью прихлопнут подвернувшегося под руку епископского приспешника. Тем более, если орденцу придется по вкусу сбруя или дорожные сумы встреченного конника (нет ничего проще: вину за убийство прирезанного в укромном местечке епископского служителя взвалить на здешних одержимых дьяволом язычников).

Всадники втащили Юргиса в гущу подроста, привязали коней к дереву и, раздвинув листву, стали глядеть на обширный луг, что лежал между Даугавой и устьем притока Неретки, близ брода через латгальскую речку и другого брода, что вел на тот берег Даугавы, где обитают селы, где проходит дорога из Риги в Науйиене, что в русской стороне.

Затолканный в кусты, окруженный шумно дышавшими лошадьми Юргис стоял, словно лишившись зрения. Ничего не видно: кто идет, куда, кого гонят. По топоту, глухому стуку ног, по стонам тех, кого гнали, и окрикам подгонявших можно было судить, что идет немалая толпа пленных. То ли к броду через Даугаву и потом на Асоте, то ли сразу на Ригу. Шум, однако, не усиливался, как было бы, если бы люди шли в Науйиене, что расположена на реке куда выше Ерсики.