И ветры гуляют на пепелищах… - страница 58

Однажды по зиме, уже после двух проведенных в темнице маслениц, в яму к Юргису втолкнули видного собой человека. С широкой, как у вола, грудью, угловатой головой и торсом, как у каменотеса.

Не изувеченного, не избитого, совсем не такого, какими бывали до него сотоварищи Юргиса. Только вот языка великан, похоже, лишился. Сам ни звука и на сказанное Юргисом — ни слова.

Постояв немного под отдушиной, обойдя клетушку, как бы и не заметив соседа, ощупав стены — растянулся на соломе, глухой ко всему.

Так и первый день, и второй…

Когда была нужда — вставал, шел к бадье, возвращался и молчал себе дальше.

И когда раб приносил хлеб с водой — тоже.

«Немота его, верно, разбила. Или чары на нем такие?» — гадал Юргис. И бросил попытки общения.

Однажды поутру каморку открыл новый страж, ранее не виденный. В кольчуге, со слегка скошенной набок головой.

Увидев его, сосед Юргиса вскочил на ноги и закричал на чистом латгальском языке на весь подвал:

— Стегис из Асоте! Кум Стегис!

Однако воодушевление мнимого немого не вызвало отклика в страже. Он угрожающе замахнулся, попятился и хотел уже захлопнуть дверь.

— Постой! — жалобно воскликнул великан. — Постой, хоть выслушай! Мне надо поговорить с рыцарем братом Себастином. С высокородным братом Себастином!

— А на дыбу не хочешь? — ухмыльнулся страж. — Нет в Круста Пилсе никакого брата Себастина, — добавил он уже из-за двери.

— Нету? — оборотился детина к Юргису. — Значит, рыцарь Себастин тоже — вместе с прочими? Там… в беде?

— Не ведаю, о чем это ты, сосед.

— Да о том, что орден разбит на Пейпус-озере.

— На каком Пейпус-озере?

— На том, что в землях эстов.

— Тевтоны на озере воевали, что ли?

— Ты что — в бочке жил?

— Тут вот я жил, С той поры, когда владетель Висвалд ушел в мир теней.

— С той поры… — кажется, только теперь молодец стал соображать, куда попал и кто его сосед. — Это выходит… четыре, нет, пять лет и зим. Один все время?

— Как когда. Бывало, что другие несчастные делили со мной горький хлеб. Только про битву на Пейпус-озере никто из них не поминал.

— Не знали. — Детина отвернулся. — Не могли знать. С прошлого года… С той поры, как русский князь Александр отнял у тевтонов сданный боярами Псков, рыцари Христовы и монахи потеряли охоту говорить о походе на славянские языческие земли.

— А с тобой говорили?

— Я — благословенный католическим пастырем правитель Доньского замка. А ты кто таков — все укрываешься в соломе, пока других приводят и уводят без возврата?

— Я — служитель православной церкви.

— Тогда мне гадать не нужно. Понимай так: братья Христовы держат тебя для особого дела. Чтобы обменять на какого-нибудь из своих, угодивших в плен.

— Правитель страны не рождается так, как всякая жизнь на земле, его создают люди. Старейшины округов, вотчинники. Когда люди поклонялись одним только духам земли и неба, разговаривали в час теней с предками, когда не воздвигали еще башен с крестами и колоколами в наших краях, когда нужды рода решались на родовых собраниях, — тогда правителей не было. Лишь одна беда была в ту пору; люди ходили с оглядкой, жили, опасаясь набега двуногих волков. Временами в округе, какую не пересечь от восхода солнца до заката, истреблялось все живое. И тогда старейшины родовых семей избрали одного правителя для всех — такого, кто держал сильную дружину и мог воздавать налетчикам тою же мерой. И герцигский Висвалд…

— Был мудрым владетелем, — не дал Юргис закончить бывшему доньскому правителю.

Поминая Висвалда, оба узника нередко сцеплялись. Совсем как столкнувшиеся на выгоне соседские козлы. Один превозносил Висвалда, другой — поносил. Один упрекал ерсикских вотчинников в своекорыстном предательстве, второй валил на Висвалда все вины без разбора. Хулил и за то, что пренебрегал он дружбой вотчинников, и за заносчивость, и за жестокий характер. И еще за недостойное поведение, из-за которого многие правители замков, когда война с тевтонами стала затягиваться, отступились от него.

— В своем самовозвеличивании Висвалд уже видел, как поднимается головой до небес. Выше кунигайта литовского, русских князей и даже государя Царьграда великого. Наряжаться он желал уже только в заморский пурпур, носить царьградские доспехи и дамасские клинки. И украшал себя лишь изделиями киевских мастеров.