И власти плен... - страница 10

В данный момент Афанасий Макарыч стоял перед необъятным голутвинским столом, поза его была выжидательной, улыбка застенчивой, что можно было понять как извинение за дарованное ему право входить без доклада. Середину стола застилали развернутые враспашку газеты. Сам Голутвин, широко расставив руки, навис над столом и оттуда, с высоты, выискивал нужную информацию. Голутвин всегда читал несколько газет одновременно, раскладывая их на столе таким образом, чтобы все интересующие его материалы оказались вмонтированными как бы в одну плоскость: вид сверху давал зрительное представление о закономерностях, объединяющих интересы разных газет и ведомств. События последних дней доставляли много беспокойства, и Голутвин, сопоставляя различные материалы, пытался просчитать ситуацию. В газетах же был полный разнобой. Голутвин пожалел потерянное время, оторвался от чтения и только тогда заметил ноги стоящего перед столом человека. Павел Андреевич поднял голову.

— Ах, это вы? Что за страсть являться как привидение? Можно подумать, что вы сюда просочились.

Теремов не первый год работал с Голутвиным, знал, как часты перепады в настроении начальства и как важно не обращать на это внимания. Начальство не придает особого значения своим вспышкам, полагая, что капризы и раздражительность ему положены по рангу. Теремов молча принял упрек, отлаженным движением раскрыл папку с делами.

— Ну, чем порадуешь? Кто там еще скурвился, проворовался, погряз в пороке?

Голутвин осторожно распрямился в кресле. Годы давали себя знать: отложение солей, сколиоз, холецистит, Тело стало непослушным и, казалось, скрипело и скрежетало при всяком движении. До чего дожил: надо помогать рукой, чтобы забросить ногу на ногу. Стыд. Голутвин достал из ящика коробку с порошками, нащупал на телефонном столике стакан с водой. Запивая лекарство, брезгливо морщился.

— Такие дела, — сказал тяжело, с одышкой. — Послушай, Теремов, ты боишься старости?

Вопрос был задан с вызывающей прямолинейностью. Это показалось Теремову обидным. Как-никак почти шесть лет разницы. Голутвин мог бы и воздержаться от подобных вопросов.

— Я об этом не думал, — без энтузиазма ответил Афанасий Макарыч.

— Врешь. Мы все об этом думаем. Ты вроде года на три меня моложе?

— На шесть.

— Вот видишь. Хе-хе. — Голутвин скрипуче засмеялся. — А говоришь, не думал. Мои-то годы вон как помнишь. Значит, считаешь, Афоня. Просыпаешься каждое утро, и как укол бодрящего эликсира: я моложе Голутвина на шесть лет.

— Напрасно вы фантазируете. Ни о чем подобном я не думаю.

— Врешь. Только что тебе бояться? Это я старше, а не ты. Раньше мы как могли с тобой сказать вопреки всем неурядицам, подсиживаниям, наветам: «Шалишь, нас через бедро не бросишь! Мы еще посмотрим, кто кого». А почему мы так могли сказать, мой преданный Афанасий Теремов, а? Может, связи наши были тому гарантией? Нет. Какие связи? Выдернули с периферии, пихнули в громадное дело, как в реку бросили. А там — течение, омуты. А им наплевать — плывите, и весь сказ. Мы и плавать не умели, ведь не умели же, Теремов? Энтузиазм, дерзость, здоровье. И ничего больше. Ни-че-го! А сказать «шалишь!» могли. Теперь вот, — Голутвин обвел глазами громадный кабинет, посмотрел на свой стол, — одних телефонных аппаратов: наверх, вниз, в стороны — пять штук. Кто не знает Голутвина? Все знают. Считаются, ценят, боятся. Ранг, может, и не самый высокий, но порядочный, и регалий хватает. А сказать «шалишь!» не могу. И знаешь, почему? Нет у нас в резерве непрожитых двадцати лет, физиология не та. А у Метельникова есть. Вот ему я завидую.

— Кстати, они снимают актовый зал.

Теремов положил перед Голутвиным письмо объединения.

— Что это?

— Просьба о выделении средств на премирование.

— В связи с чем?

— Конец квартала. Освоили серийный выпуск морозильных шкафов.

— Разрешить. Посоветуйтесь с бухгалтерией. — Голутвин жирной чертой подчеркнул слово «разрешить». Этого ему показалось мало, он поставил восклицательный знак и размашисто расписался. — А ведь его затею кое-кто считал бредовой. А он возьми да и сделай. Вместо того чтобы строить новый завод, не сокращая программы основного производства, это, дорогой мой Теремов, подвиг! Хозяйственный подвиг во благо государства. Документы о награждении заслали?