И здесь граница - страница 4
А чаще марш-бросок на несколько километров. С полной выкладкой. В дождь. В туман…
Каждый раз после тревоги Кублашвили, будто по заказу, видел один и тот же сон. Он на огневом рубеже. Впереди зеленая мишень: солдат в рогатой каске. Но едва Кублашвили прицеливался из винтовки, как фашист ухмылялся и — удивительное дело! — по-русски да еще налегая на «а», выкрикивал: «Попади, попробуй попади! Сдавайся! Москва капут!»
Стиснув зубы и затаив дыхание, Кублашвили нажимает на спуск, но выстрела нет. «Ну что, попал?» Гитлеровец уже не ухмыляется, а хохочет сатанински зло, с издевкой.
И всегда на этом месте сон обрывался.
— Подъем!
Кублашвили вздрагивает и просыпается. Кричит дневальный.
Спать — смерть как охота. Веки словно свинцом налиты. Эх, кажется, ничего бы не пожалел, чтобы дали еще хоть немножко полежать! Но об этом и мечтать нечего. Да-а, не дома, не понежишься…
Вроде бы недолго пробыл Кублашвили на учебном пункте, но научился многим воинским премудростям. Ползать по-пластунски. Окапываться. Маскироваться.
Стрелять. Метать гранаты… Короче говоря, почувствовал себя солдатом. Пусть еще необстрелянным, но все же солдатом.
Строй колыхался плавно, ритмично. Сотни ног дружно печатали шаг. Закрой на миг глаза — и, кажется, будто шагает один гигант в огромнейших сапогах.
Плечом к плечу с товарищами вышел Кублашвили на отрядный плац. Навсегда в памяти остался ясный, солнечный день, когда принял он военную присягу.
Замерли четкие прямоугольники учебных застав. Было торжественно и сурово. И словно подхватила, понесла Варлама теплая волна, когда давал клятву на верность своему народу, своей Родине.
Старенькая, дребезжащая полуторка, утомленно фыркнув мотором, остановилась у ворот с красными звездами на створках.
— Приехали! — радостно выкрикнул Судаков. — Вот она, наша застава! — и первым спрыгнул из кузова на землю. Вслед за ним Кублашвили.
Неподалеку неумолчно и грозно гудел, укал океан. Бездонно глубокий, неспокойный. Ветер, тугой и равномерный океанский ветер, задевая острые гребешки волн, доносил лекарственный запах гниющих на песчаной отмели водорослей. Побуревшие, постоянно влажные, они тянулись узкой полоской до потемневших свай причала и дальше, вдоль кромки берега.
Серо-зеленые, увенчанные пенными гребнями волны набегали с грохотом и шипением и, шурша галькой, завихряясь, недовольно откатывались назад.
Сказочно синел далекий горизонт. Там, в туманной дымке, океан поднимался все выше и выше, казалось, сливался с небом.
Кублашвили охватило чувство подавленности, сердце тоскливо сжалось. Невысокие, приземистые домики заставы и ажурная наблюдательная вышка показались ему маленькими, беззащитными на этом безлюдном берегу, открытом всем штормам.
И далеко же занесло его! Никогда не думал не гадал побывать здесь, на самом краю советской земли.
Успешно втягивались первогодки в пограничную службу, вот только кое у кого с физподготовкой не ладилось. А от нее никуда не денешься. Спорт в армии — дело обязательное. Хочешь не хочешь, а занимайся. Но заниматься ох как тяжело!
Один через спортивного коня никак не перемахнет, другой на полосу препятствий со страхом посматривает… Двухметровый ров. За ним натянутая крест-накрест на колышках проволока. Требуется проползти под ней, тесно прижимаясь к земле. Дальше — высоченный забор, крутые проходы лабиринта, разрушенная лестница.
Полоса препятствий — всего каких-то две сотни метров. Небольшое, совсем пустячное расстояние, а попробуй-ка сноровисто, уверенно одолеть все эти лабиринты, траншеи, лестницы, стенки.
Тогда-то и появилась заметка в стенгазете про Судакова. Мол, из нового пополнения он на последнем месте по всем показателям: по огневой, по физподготовке, по строевой… И карикатура с подписью: «Виктор Судаков в морозоустойчивых трусах». Это из-за того, что холодной воды Судаков боялся, не хотел, как все, до пояса умываться.
Вся застава со смеху покатывалась. Вот Судаков так Судаков! Без году неделю служит, а уже отличился, в газету угодил.
Вечером, проходя мимо беседки, Кублашвили случайно услышал разговор двух старослужащих.