Идем! или Искусство ходить пешком - страница 17

Мы болтаем. Мы пьем. Мы умничаем, и помещение, в котором мы находимся, сжимается теснее, обретая свой первоначальный масштаб, и перемещается обратно, на свое постоянное место, в узкую долину.

Мы болтаем громко и без умолку, мы уже забыли, что ночь заперла нас в этой долине. Но я-то рад, что попал именно сюда. Что может быть лучше для меня — сидеть с друзьями и пить пиво?

Тишина и покой.

Закрыть глаза и слышать умиротворяющие голоса. Звяканье стекла. Запах пива, легкий аромат табака, можно осторожно склонить голову на плечо, и представить себе, что ты в постели.

Утро. Солнце. Мимо дома течет река. Я долго лежу в постели и вслушиваюсь в шум реки, которая вышла из берегов и затопила все вокруг, вода врывается в окна и двери, вода стекает со стен и с потолка, весь пол, вся спальня заполнены водой. Я мечтаю о том, чтобы заснуть и никогда не просыпаться, я не могу прервать свой сон, я не могу открыть глаза. Я просыпаюсь утром, весь мокрый, в холодном поту, словно всю ночь провел в борьбе. Я пытался вырваться из объятий реки и оков сна.

Хильдегунн Дале[30] — автор трех сборников стихов. Дом, где она выросла, находится у реки, которая когда-то, сильная и необузданная, бежала через Модален. Река врывалась в рукав фиорда у самого Бергена, но сейчас ее свободу ограничивают, ее укрощают и регулируют. Она освещает дома в Модалене и Бергене, в районе Остландет и даже в Швеции. Только представьте себе: эти мрачные казенные здания, зажатые между гор в Вестландете, освещают жилища в другой части страны. Вот это и есть настоящая поэзия, неужели видения Улава Нюгарда стали явью? Природа Модалена вспыхивает и излучает свет, без которого далеко отсюда, в соседней стране, и жизнь, и сны погрузятся во мрак.

Природу вывели из равновесия. Огромные горные массивы закованы в шоссе и плотины, искусственные дамбы и трубы, которые высовываются то там, то тут, среди камней и мхов. Усадьбу Кроссен, где жил Улав Нюгард, пересекают линии высокого напряжения и опоры, поющие нити из стали и света, они создают новый пейзаж, пейзаж, которому требуется новый язык.

Носители нового языка гостят у семьи Дале.

Сидя за завтраком, мы беседуем о судьбах писателей. О повседневной жизни и о путешествиях. Хильдегунн пишет о великих женщинах прошлого: о Дороти Вордсворт[31] и Вирджинии Вульф[32].

— Как ты думаешь, — интересуюсь я, — можно ли причислить Улава Нюгарда к странникам?

Он обошел часть Стёльсхеймена, из Кроссена он спускался сюда, вниз, здесь был центр с почтой, деревенскими лавками и паромным сообщением. Он приходил сюда из Кроссена, а потом возвращался в усадьбу — вполне приличное расстояние. Но вряд ли его можно назвать странником, он очень ценил состояние покоя. Поэт — это тот, кто пребывает в состоянии покоя. Поэзия Нюгарда космична и духовна. Из его маленьких повседневных наблюдений возникает великая вселенская драма. Он сосредоточен на движениях природы, но, будучи наблюдателем, чаще всего пребывает в состоянии покоя, спит или бодрствует, можно сказать, в своем собственном штормовом пространстве.

Можно ли его сравнить с Гёльдерлином или, например, с Рембо?

И можно, и нельзя. Тревоги, смятения, душевные бури — основные мотивы поэзии Нюгарда, но сам он очень дорожил состоянием покоя. И, пожалуй, он воспевал родные места.

А какие именно? Не знаю.

Место с двумя солнцами.

Со многими солнцами.

А как расшифровать фразу, которую Гуннар Экелёф[33] адресовал Улаву Лагеркрантцу[34]: «Я в мире ином живу, а ты пребываешь все там же»?

Одиночество — участь поэтов?

— Чаще всего поэты одиноки, — говорит Хильдегунн и улыбается.