Идеология Зазеркалья - страница 10

Своей установки на необходимость творческого обновления в новых исторических условиях Ленин никогда не скрывал. Уже в самом начале политической деятельности он заявлял: «Мы вовсе не смотрим на теорию Маркса как на нечто законченное и неприкосновенное». Чуть позже — еще более определенно: задача не в том, чтобы «повторять по памяти прежние выводы», сделанные классиками, а в том, чтобы «воспользоваться приемами марксистского исследования для анализа новой политической ситуации».

По мере приближения к 1917 году эти акценты становятся все резче и сильнее: «Марксист должен учитывать живую жизнь, точные факты действительности, а не продолжать цепляться за теорию вчерашнего дня (курсив мой. — В. К.), которая, как всякая теория, в лучшем случае лишь намечает основное, общее, лишь приближается к схватыванию сложности жизни». Не стоит уподобляться тем «старым большевикам» («старые большевики», вероятно, выступают в данном случае синонимом меньшевизма. — В. К.), которые не раз уже играли печальную роль в истории нашей партии, повторяя бессмысленно заученную формулу вместо изучения своеобразия новой, живой действительности», — писал Ленин, саркастически предлагая сдать правоверных марксистов «в архив „большевистских“ дореволюционных редкостей».

В последние годы жизни Ленина, с конца 1920-го по начало 1923-го, безымянная полемика с «педантами» от марксизма становится все яростнее, и это усиление ее, после окончательной, казалось бы, победы революции, после Гражданской войны, после «триумфального шествия» советской власти по стране, подчас уже не имевшее, казалось, разумных объяснений, свидетельствовало разве что о том, насколько внутренне мучительна была для Ленина эта теоретическая борьба, требующая постоянного возвращения к небезусловным и противоречивым аргументам. Ведь иногда спор не просто ведется с анонимными оппонентами, но как будто бы вообще не имеет отношения к теме.

Очень показательна с этой точки зрения знаменитая речь «Задачи Союзов молодежи». Мысль ее абсолютно ясна и очевидна: молодежи, строящей новое общество, предстоит учиться и учиться, овладеть всеми богатствами культуры, накопленными человечеством. Но при этом речь пронизана бесконечными и малообъяснимыми в ее контексте выпадами против «коммунистических учебников, брошюр и трудов»; против «заучивания» не только «готовых формул», «рецептов» или «предписаний» (что, конечно же, нехорошо), но даже «советов» и «программ» коммунизма; более того — призывами «отнестись к ним критически, чтобы не загромождать своего ума», страшно выговорить, всяким «хламом».

Подобная интонация была бы понятна, если бы какие-то традиционные «учебники коммунизма» действительно предавали поруганию накопленную прошлым культуру (культурный нигилизм был скорее присущ наипервейшим защитникам большевизма — пролетарским писателям и теоретикам) или сам Ленин не включал бы коммунизм в сокровищницу человеческой культуры, то есть если бы полемики в этом направлении требовал культурный пафос речи Ленина, когда он воочию увидел результаты культурно-разрушительных сил революции, начинавших одолевать в историческом процессе силы созидательные, и испугался. Все, однако, получает прямое объяснение в более поздних заметках Ленина, а косвенное — в той общей концепции пролетарской революции на российской почве, которую Ленин предложил взамен Марксовой, западноевропейской.

По существу, развернутая Лениным в последнее десятилетие XIX века яростная борьба с «легальным марксизмом», «экономизмом» и, главное, меньшевизмом как отечественной разновидностью европейской социал-демократии была наступлением именно на марксистскую схему исторического развития, согласно которой к революционным преобразованиям буржуазное общество движется медленным и постепенным путем.

В основе ленинской стратегии всегда лежало историческое нетерпение, стремление теоретически опередить реальный ход событий, а затем и практически его ускорить благодаря целому ряду детально продуманных идеологических операций. Характерно, в частности, что, в отличие от «Манифеста», полагающего, будто социалистическая идея воплощается во множестве форм, пусть даже реакционных, и претерпевает длительную эволюцию, для Ленина социализм в России начинается лишь с третьего, «пролетарского» этапа «освободительного движения», тогда как в разночинстве шестидесятников, в русском народничестве, «нет ни грана социализма», ибо все, что связано с освобождением крестьянства и передачей ему земли, есть не более чем форма буржуазной демократии, «прекраснодушная фраза» и даже тяготение к «верноподданническому» либерализму (статья «Памяти Герцена» 1912 года).