Идиллия Белого Лотоса - страница 11

Мысль, что я по какой то странной игрѣ судьбы представляю изъ себя важное лицо, сильно меня смущала и я робко спросилъ:

„А почему я буду знать, что пора возвращаться сюда?“

„Тебѣ нѣтъ нужды возвращаться раньше конца утренней трапезы, а къ ней сходятся по звонку. Впрочемъ, Себуа тебѣ скажетъ“.

И съ этими словами онъ удалился.

Мысль о свѣжемъ воздухѣ, который снова придастъ бодрость моимъ переутомленнымъ членамъ, наполняла меня чувствомъ живѣйшаго удовольствія; кромѣ того, меня тянуло опять взглянуть на странное лицо Себуа и на его нѣжную улыбку, по временамъ совершенно сглаживавшую его безобразіе. Казалось, будто это единственное человѣческое лицо, которое мнѣ пришлось видѣть съ тѣхъ поръ, какъ я разстался съ матерью.

Я окинулся себя взоромъ, чтобы посмотрѣть, все-ли еще на мнѣ мое бѣлое платье, и готовъ-ли я идти съ садовникомъ. Да, оно было на мнѣ, чистое, бѣлое. Глядя на него, я испытывалъ чувство гордости, потому что никогда еще не случалось мнѣ носить одежды изъ такой тонкой ткани. Мысль, что я скоро буду въ обществѣ Себуа, настолько успокоила меня, что я, лежа на своемъ ложѣ, безпечно разглядывалъ свое платье и спрашивалъ себя, чтобы подумала мать, увидавъ на мнѣ такое прекрасное, тонкое полотно.

Вскорѣ послышались шаги, которые сразу оторвали меня отъ мечтаній: въ дверяхъ показалось загадочное лицо Себуа, и смуглый обладатель его, направился прямо ко мнѣ… Да, онъ былъ безобразенъ, неуклюжъ; въ его внѣшности не было и слѣда изящества, а между тѣмъ, когда онъ вошелъ и взглянулъ на меня, при чемъ все лицо его озарилось той особенной улыбкой, которую я такъ хорошо запомнилъ, я почувствовалъ въ немъ самомъ человѣка, а въ сердцѣ его — присутствіе любви! Я протянулъ къ нему руки и привскочилъ съ ложа.

„О, Себау!“ воскликнулъ я, и при видѣ кроткого выраженія этого лица мои глаза наполнились чисто-дѣтскими слезами. „Себуа, зачѣмъ я — здѣсь? Почему они говорятъ, что я — не такой, какъ всѣ прочіе? Себуа, скажи, неужели мнѣ опять предстоитъ увидѣть тотъ ужасный образъ?“

Себуа подошелъ ко мнѣ и опустился на колѣни; очевидно, преклонять колѣни, когда его охватывало чувство благоговѣнія, казалось этому смуглому человѣку чѣмъ-то совсѣмъ естественнымъ.

„Сынъ мой“, сказалъ онъ, „небо одарило тебя открытыми очами. Мужественно пользуйся этимъ даромъ и ты будешь свѣточемъ, который засіяетъ во мракѣ, спускающемся понемному на нашу несчастную родину“.

„Не хочу я быть свѣточемъ!“ возразилъ я съ досадой; его я не боялся и спѣшилъ излить свои мятежныя чувства. „Не хочу я дѣлать вещей, послѣ которыхъ чувствуешь себя такъ странно! Зачѣмъ только я видѣлъ лицо этого привидѣнія, которое стоитъ теперь все время передо мной и заслоняетъ мнѣ дневной свѣтъ?“ Вмѣсто всякаго отвѣта Себуа всталъ и проговорилъ, протягивая мнѣ руку:

„Пойдемъ со мной, пойдемъ! Будемъ гулять среди цвѣтовъ; утренній воздухъ освѣжитъ твою голову, и тогда мы съ тобою поговоримъ обо всемъ этомъ“.

Я тотчасъ всталъ, не долго думая. Мы пошли руку въ руку по коридору и добрались такимъ образомъ до садовыхъ воротъ, черезъ которыя и вступили въ садъ. Какъ передать чувство радости, которое охватило меня сразу, чтобы затѣмъ разростаться все больше и больше, по мѣрѣ того, какъ я вдыхалъ въ себя утренній воздухъ. Никогда еще ничто въ мірѣ природы не доставляло мнѣ такого высокого, живого наслажденія! Все меня радовало: и переходъ изъ спертаго, пропитаннаго куреніями, воздуха, совершенно отличнаго отъ того, къ которому я до сихъ поръ привыкъ; и то, что я вновь убѣдился въ томъ, что внѣ храма міръ по старому прекрасенъ и реаленъ…

Себуа, все время не спускавшій глазъ съ моего лица, казалось, по какой-то чуткой симпатіи угадывалъ смутныя мысли, бродившія въ моей головѣ, и истолковывалъ ихъ мнѣ самому.

„Солнце все еще восходитъ во всемъ своемъ блескѣ“, проговорилъ онъ: „и цвѣты по прежнему раскрываютъ свои чашечки въ отвѣтъ на его привѣтъ. Раскрой и ты свое сердце и будь доволенъ!“ Я не отвѣчалъ ему: я былъ юнъ и неученъ. Словами я и не могъ бы отвѣтить ему, и только поднялъ голову и взглянулъ на него, продолжая прогулку по саду, вѣроятно, глаза мои говорили за меня, потому что онъ прибавилъ: