Иерихонская Роза (СИ) - страница 2

— И еще кочан капусты.

— Козел, — коротко ответила Эрмера, карманным ножичком разрезая путы, державшие несчастную воровку. Ее легкое, словно бумажное, тело безвольно повисло на локте Эрмеры, глаза закатились, дыхание было хриплым, громким, но зато сердце упрямо продолжалось биться; виконт стоял рядом и что-то говорил о том, что женская доброта погубит человечество, и что госпоже Эрмере не пристало пачкать руки о кровь презренной нищенки, но Эрмера не обращала на его бормотания никакого внимания. Его сладкие, как будто бы участливые речи значили ровным счетом ничего, и уже завтра он будет с радостью рассказывать всем друзьям и незнакомым, какую глупость она совершила, какой каприз позволила себе, и разве можно иметь с такой дело? Вот вы, господин, стали бы иметь дело с женщиной, что заплатила за жизнь никому не нужной воровки тридцать два корса? А вы, мадам, стали бы сидеть за одним кофейным столом с той, что собственными руками позволила себе коснуться тела уличной карманницы? Ах, нет, ни в коем случае, месье, мадам!.. Какой скандал, какая смелость, какое безумие…

Безумие! Пусть будет так. Она безумна, совершенно безумна, но кто здесь не такой?

Воровка спала уже восемнадцать часов, и доктор говорил, брезгливо поджимая губы, что дело плохо, и настойчиво рекомендовал уважаемой госпоже Эрмере выбросить эту бестолковую шавку, пока в доме не завелись клопы. «Если вам некуда тратить любовь, госпожа Эрмера, у моей Лады недавно родились щенята…».

Щенок, шавка, отребье, крыса — ах, сколько ярких слов могли они придумать, когда нужно было кого-то оскорбить или унизить! С того дня Эрмера слышала их со всех сторон, от всех знакомых и посетителей, и твердо знала, что в ее доме спит не несчастная израненная женщина, а тварь, гадость, дрянь, собака… В сердцах этих людей Эрмера уже и не пыталась искать человечность, но надеялась, что хотя бы стыд не даст им выливать свой яд наружу. Ошибалась.

— Но, Эрма, — говорил Эстели, стоя в сливочных лучах заката и с щемящей любовью глядя на нее, — сейчас, допустим, ты вылечишь ее раны, дашь ей платье, даже если денег… Но дальше, что дальше, Эрма? Деньги она растратит, а Хрустальная, неужели ты думаешь, что Хрустальная забудет о том, что эта девочка — отребье… воровка! Неужели ты думаешь, что Хрустальная позволит ей спокойно жить среди приличных людей? Брось, Эрма, ведь ты же такая разумная, такая умная женщина…

Эрмера кивала и говорила себе, что обожает, когда он прав.

Да, Эстели часто бывал прав, и всякий раз это спасало ее шкуру и планы. Так и в этот раз: конечно, о чем она думала? Разве люди смогут закрыть глаза на ее выходку, на то, что она помогла преступнице? Что ждет эту бедную девочку после того, как Эрмера выпустит ее из-под своего крыла — боль, бедность, презрение, и снова пытка под звонким хлыстом какого-нибудь капустного виконта? Нет! Нет, это ведь полностью лишит всякого смысла все ее труды! Нет, так оставлять нельзя.

— Тогда, — Эрмера нервно крутила перстень на указательном пальце, — я объявлю, что девочка умерла, и перевезу ее в свою летнюю резиденцию, а потом представлю, как свою племянницу из провинции. Без грязи на лице ее все равно никто бы не узнал, да?

Эстели кивнул и счел идею хорошей, а если так решил Эстели, значит, она и правда хороша.

Хороша была летняя резиденция Эрмеры, ах, как дивна и хороша! Карета с бедной девочкой въехала в нее темной ночью, чтобы как можно меньше людей увидели ее, а всем любопытствующим полуночникам было сказано, что это поклажа госпожи Эрмеры прибыла вперед ее. «Ах, госпожи Эрмеры», потянули полуночники и приняли на веру эту ложь, а уже днем, уже в официальном экипаже, и сама Эрмера явилась в свои владения, встреченная всеобщей любовью и уважением. Ромашкой пахли хлопковые шторы в летней резиденции, крахмальной белизной сияли простыни, сладким бризом тянуло из приоткрытых окон, и безудержное солнце, гулявшее под потолком, ласкало белые лепнины на высоких сводах и бледные щеки девочки, что до сих пор спала, так редко будучи в силах прийти в себя. Нагнувшись над ней, Эрмера увидела под подушкой маленький мешочек сонных трав, что, должно быть, туда подложила старая добросердечная экономка, и, прижав мешочек к носу, Эрмера с наслаждением вдохнула их успокаивающий аромат и сказала себе, что, да, здесь, под льняным пологом расшитого пестрыми нитями балдахина, в окружении заботливых рук деревенских простаков и их добрых пожеланий, девочка гораздо быстрее придет в себя, гораздо легче излечит свои раны.