Ифе и голос из саркофага - страница 7

   Очень скоро случилось происшествие - кто-то столкнул чёрную рабыню с галереи. Её нашли утром. Ифе тотчас взял заботу о раненой на себя.

   Он запретил перемещать её, поить отварами и класть ей в рот снадобья. Укрыл одеялом и сел возле, держа за руку. Когда на запястье больной стала чуть-чуть биться жилка, она открыла глаза и прошептала:

   - Я знаю, хозяин, твой отец, по-прежнему здесь. Ифе... мальчик мой... своих детей у меня не было... Я хотела тебе передать то, что узнала от своей матери... Теперь поздно... Помни: он будет преследовать тебя... а потом займёт твоё место в мире... как занял твою душу...

   Ифе стало страшно, но он не шелохнулся и не поднял глаза на домашних, которые кругом стояли возле рабыни и Ифе.

   Пальцы рабыни сжали руку Ифе, и она умерла.

   А люди уже кричали, что Нусепт с братьями ищет других жертв.

   ... Прошло несколько лет, Ифе вытянулся в худощавого красивого юношу. Ему сделали обрезание, ввели в обязанности книжника. Он ушёл из дома матери, постранствовал, выдержал все испытания и почти стал целителем. Все думали, что он честолюбив. А его всего-навсего гнал вперёд страх. В его ушах всё ещё стоял предсмертный хрип преданной рабыни и то, что не попало в уши сгрудившихся вокруг раненой домочадцев. Рабыня ответила на вопрос Ифе:

   - Кто?

   Она ответила на грани слышимости:

   - Нусепт или ты... я не поняла.

   Имя прозвучало скорее как последний вздох, как иссякавший хрип, но Ифе его разобрал. И поверил в её слова. Но ведь они могли быть услышаны и другим человеком. Или не человеком.

   Сегодня Ифе был в доме наместника-номарха провинции для лечения его дочки, Айтесеб. Впервые в жизни он почувствовал, что ему жалко больную, а не просто интересно видеть проявления болезни и демонов, её вызвавших, а потом составлять лекарства.

   Ифе сказал толстейшему жрецу, которого сопровождал:

   - За Айтесеб нужно понаблюдать, сразу мы не сможем найти, от чего девочка заболела.

   Толстяку было худо от жары, его багрово-красная шея сочилась крупными каплями пота. Поэтому он, обратившись к богине Сехмет, богине-покровительнице врачевателей, и переврав довольно много слов в молитве, поторопился приложить свой жезл со знаком Анх ко лбу больной. И тут же завопил, призвав в свидетели отца девушки:

   - Вот, видите, как побледнел Анх на моём жезле, которым я поднял со смертного одра множество знатных людей и ещё больше излечил вовсе? Назначаю горячее молоко с мёдом, окуривание серой и порошки на красном вине.

   Отец Айтесеб, несмотря на свой сан и богатство, бросился жрецу чуть ли не в ноги. Девушка была его последним ребёнком, старших сыновей унесли болезни и походы принца за пределы Египта.

   Ифе что-то прошептал на ухо невеже-жрецу, которого своеобразно почитал, ибо всю жизнь нуждался в поддержке старшего мужчины. Почитал, но следил за толстяком и по возможности исправлял его назначения. Жрец тоже стоял на краю земного света и подземного мира из-за невоздержанности в еде и тайного пристрастия к вину, поэтому доверял ученику и охотно обращался к нему сам.

   Но сейчас он заупрямился: в желудке нарастало жжение, которое можно заглушить приёмом обильной жирной пищи, затылок ломило, перед глазами стоял туман.

   - Пустяки, - сказал он, пробормотал ритуальные молитвы и засеменил за наместником к пруду, на берегу которого был раскинут шатёр.

   Служанки уже несли туда блюда и кувшины.

   Ифе обвёл взглядом женщин, которые ухаживали за совсем юной девушкой. Кому бы из них сказать правильное назначение? Мать больной, пожалуй, точь-в-точь его Нефтида, не годится. Подобострастная горбунья, то и дело что-то шептавшее ей на ухо, тоже не подходит - уж слишком зависима от госпожи.

   А вот почти ровесница, служанка с добрым участливым взглядом, поможет больной. Только она поправила деревянный подголовник, чтобы Айтесеб было удобнее, и вытерла ей струйку зловонной слюны, совсем не брезгуя.

   Ифе жестом отозвал её в сторону и сказал:

   - Я вижу синеватую опухоль на шее. Не гуляла ли госпожа недавно в саду?