Иглы мглы - страница 27

Кони, кони, какие кони!

Вы скрываетесь от погони

по дорогам, болотам, мхам…

Знать, случайно попали в храм?

Как вам там?

Кони — крупно

литые крупы,

мышцы тверже стальных пружин.

Крикнуть хочется: побежим!

Рухнут мартовские рубежи

и ворвутся, черны и четки,

ослепительные следы,

раскатившиеся, как четки,

на полу, голубей воды…

Чьи-то мысли во мне воскресали,

точно искры взрывали кресало;

мысли предков моих — славян,

возводивших чудесный храм…

Кони, резвые вы пегасы

враз все искры мои погасли

праздный ухарь толкнул меня:

"Что уставился на коня?

Разобычнейшая мазня!"

Кони!. Что это? Сытые кони

застоялись на тусклой иконе?

Кони, как же вам не тесна

золотых завитушек тесьма?!

А по стенам — святые, нимбы.

Пред глазами пошли круги,

лишь подумал: "На помощь!

К ним бы!

Их враги — и мои враги!"

Со стремительностью курка

разлетится моя рука,

вспыхнет

вспухнет

щека врага.

Я очнулся.

Окончен спор.

Видишь

мчатся во весь опор

пробудившиеся ото сна

кони новгородского письма.

У отца — застарелая рана.

Что ни дело — с натугой, с трудом.

Но — от боли — проснувшийся рано,

он обходит стареющий дом.

И обводит хозяйственным взглядом

стены, плинтусы. Пол, потолок:

все ли сделано, все ли, что надо?

Что еще он сработать не смог?

Старику моему одиноко.

На работе жена. А дочь

целый день в институте… У окон

с кошкой, что ли, сидеть?! Невмочь.

Не умеет без дела. Собрался.

И, надев полушубок, с утра

два часа у ворот "огребался"

снег валит, и все дуют ветра…

Снег слепящий, колючий, сыпучий,

чуть огреб — наметает опять;

так и мысли нахлынули тучей

и работою не разогнать.

Май придет — с огородом забота:

и удобрить, и перекопать.

Попросить на подмогу кого-то?

Самому?.. Отвлечется опять.

Три броска — деревянной лопатой.

От работы заноет спина…

И другие припомнятся даты,

и очнется под сердцем война.

Госпитальные жесткие койки.

Холодна белизна простыней!.

Нет, ничто не забыто. Нисколько!

Все со временем стало видней.

Тяжесть самой тягчайшей работы

с очень кратким названьем — война.

Болью в сердце, тревогою, потом

до сих пор обжигает она.

Нет, и здесь — у замерзнувшей Камы

боль не скрыть, не сломить, не снести…

Зарастают окопы, но шрамы

никогда им не зарасти.

Вот и мысли о лете не лечат.

Что-то медлят сегодня часы.

Может, сын постучится под вечер,

навестит… Хорошо, когда сын…

И, поставив лопату в ограде,

снег смахнув с полушубка рукой,

в дом заходит, не сетуя на день.

Век не ведал бы слова "покой"!

Что ж, пожалуй, время обеду…

И на стол собирает еду…

…Я сегодня опять не приеду.

Снежной тропкой к отцу не пройду.

Быстрой жизни проста теорема:

днем — работа, а за полночь — сон…

Только в отпуск и выберу время

Попроведать, отвесить поклон…

Он поймет. И простит. И беседу

не спеша за столом заведет.

"Вырос парень…" — нагнется к соседу

"Ох, и рослый же нынче народ!"

В огороде покажет клубнику,

огурцы, парниковый уют.

"Как, сыночек, живем?… Погляди-ка!"

И глаза на мгновенье блеснут.

Ветер в окна с разлету стучится,

словно хочет войти человек…

Мне и за полночь нынче не спится.

Дверь открою… На улице снег…

Ружейный треск мороза спал;

весной пахнуло, миром;

и старый город тихо спал

по мартовским квартирам.

Спал город…Тягостной пальбы

не слыша ночью длинной,

не знал, что завоеван был

он армией грачиной.

Вот грач кургузый за окном

на ветке примостился,

но дождь пошел, но грянул гром,

и бой возобновился.

Тотчас попал грачиный дом

под ливень пулеметный,

а все ж держался молодцом

солдатик перелетный.

Как в щель залег, как дал зарок

уйти герой героем;

и, как фуражки козырек,

был клюв отлакирован.

Мой милый грач, твоя война