Игра - страница 6

— Задолбала своим Тимировым. Думаешь, он для тебя специально песню сочинил: «Миледи — моя судьба»? Размечталась. А жюри в Юрмале, имея в виду тебя, конечно, сделало его лауреатом!

Танька переставила кассету, и снова понеслась в синеву простенькая, но столь необходимая сердцу Миледи сказочка.

— Клевый парень. Он будет самым лучшим! — кричала Ирка в небесную синь. — Будет, непременно будет!

— И ты — рядышком, — язвила Татка, как ни странно, к полному своему отвращению верившая, что да, так и будет: станет Ирка «звездющей звездой». — Ир, вот ты со всех сторон везучая, а у меня 85 кг и гланды хронические. Отец как поддаст, фингалов навешает, и перспектива совсем веселенькая: по материнским стопам — наследственная посудомойка. Хорошо, если в санатории, можно приличными продуктами разжиться, а если в городской столовке?

Спрыгнув на траву и передав деду фыркающую Баранку, Ирка потянулась, разминая спину, схватила пышку:

— Меня не Тимиров, меня медтехникум ждет. Маман специально на этот случай знакомства завела из отдыхающих. Научусь клизмы ставить — полные штаны радости.

— Ты чё? Медработник — это звучит гордо.

— На фига мне оно сдалось, такое счастье. Вот только недавно, как Тимирова услышала, поняла, что мне надо. Больше всего на свете! Я знаешь что хочу? — Она развернулась к морю и протянула руки, посвящая его в свои мечты: — Я хочу… на сцену хочу или в кино… Чтобы цветы, поклонники, гастроли и афиши, вот такущие — на каждом заборе. И чтобы прожить разные жизни, совсем разные, любить, мучиться, страдать, умирать от яда, как Джульетта, или быть задушенной на кружевных простынях… вот так… — Она упала на траву, безжизненно разметав руки.

Татка вздохнула:

— Актрисой, значит… Ты ж неподготовленная.

— Институт окончу. В июле поступать поеду. — Ирка раскланивалась перед воображаемыми зрителями.

— В Москву? Ну конечно, у тебя ж все получается — захочешь и поступишь, — даже обиделась Татка. — А тут сидишь пень пнем — и никаких надежд.

— Знаешь, в чем секрет, девушка? Надо очень сильно захотеть, тогда все получится. Ты не умеешь сильно хотеть. И вообще, не знаешь, что тебе надо. Больше всего на свете!

— Очень даже знаю. Котлету огромную с жареной картошечкой, а еще пирожки с капустой и торт! Шоколадный, «Прага», как в кафе «Камелия» делают.

— А влюбиться? Ну если подойдет такой… с горящими глазами, с серебром в голосе… Подойдет, опустится на одно колено и скажет: «Мне без вас, Татьяна Онисьевна, кайф не в кайф. Хоть вешайся». И ну обнимать, и целовать, и шептать о страсти.

— Дура. Кто ко мне такой подойдет? Меня только Витька Беленький из девятого на спор чмокнул. Фу, противный, сопливый… — Она с отчаянием доела последнюю пышку. — По жизни я невезучая.

— Не бывает такого. Жизнь полосатая, как матрац. Сегодня не заладилось — жди светлого завтра.

— Ой, не права ты, Гладышева. У каждого своя расцветка. У тебя все в розах, а у меня — в занозах.

Все-таки интересно, каким законам подчиняется удача? Уж точно не доводам справедливости, торопясь раздать дары в соответствии с достоинствами и обделить нерадивых, порочных, плохоньких. И, как выясняется уже к жизненному финалу, не в ее характере полосатость — размеренное чередование светлых и темных интервалов: помучился, настрадался, получил по полной программе тумаков и шишек, а тут, глядишь — солнышко во все глаза и что ни день — приятная новость. Сказочки это все, психотерапия для массового невезунчика.

Стоит только оглядеться, ясно как божий день: кто был баловнем судьбы, тот, что ни натвори, как сыр в масле катается, а уж у кого не заладилось, то, считай, ждать нечего — всю жизнь на скудном пайке перебиваться предстоит. Будь хоть трижды оптимистом и ходячей добродетелью.

Да только и это не обязательно, если вдуматься. Всякие бывают случаи, сплошные исключения. Так что «Правило везения» никак не выводится, а Фортуна ехидно ухмыляется, готовя очередной, вне понятий и правил, сюрприз.

В то злополучное лето Миледи впервые увидела спину отвернувшейся от нее Фортуны. Увидела, едва очнувшись от жестокого нокаута. А ведь, как приговаривают рассказчики жутких историй, «ничто не предвещало беду».