Игра на чужом поле. 30 лет во главе разведки - страница 27

После событий 17 июня Ульбрихту и его группировке пришлось хвататься за любую соломинку, отстаивая свои порядком пошатнувшиеся позиции. Москва потребовала реформ. Правительству ГДР пришлось призвать Советскую Армию на помощь против своего народа, а в политбюро у Ульбрихта не было большинства. Его поддерживали только председатель комиссии партийного контроля Герман Матери и молодой протеже Ульбрихта Эрих Хонеккер. Все же остальные выступали за то, что в наиболее жесткой форме выразил Аккерман, — за уход Ульбрихта с поста генерального секретаря.

Спасением Ульбрихта стало сообщение из Москвы о свержении Берия. У советской партийной верхушки были совсем другие заботы, чтобы она могла позволить себе допустить неопределенность, наблюдая за тем, как обновленное руководство СЕПТ будет опробовать новый курс. Поэтому она предпочла пока оставить в ГДР все по-старому. Как только Ульбрихт смог убедиться в прочности своего положения, он немедленно приступил к изоляции тех в партийном руководстве, кто острее всего критиковал его. Используя ярлык “фракция Цайссера — Херрнштадта”, он обвинял их обоих в отступлении от линии партии, в самоуправстве и контактах с Берия. Они были исключены из руководящих органов партии и получили партийные взыскания, с которыми смирились без какого бы то ни было протеста. На 35-м пленуме Центрального Комитета в июле 1953 года Ульбрихт снова крепко сидел в седле. Как ни парадоксально, 17 июня спасло его и его курс. Шанс был упущен.

Спустя три года после этих событий Рудольф Херрнштадт составил записку о том, что было в действительности, и начал борьбу за свою реабилитацию. Как и Вильгельму Цайссеру, ему не суждено было дожить до нее. Цайссер стал просто собственной тенью. Он был душевно сломлен, оказалось подорванным и его здоровье.

Почему же оба молчали в 1953 году? Возможно, это способен понять лишь тот, кто сам пережил время замалчивания и опалы при Сталине, горькую судьбу многих товарищей и ощутил силу партийной дисциплины, которая могла потребовать пожертвовать собой, не задавая вопроса о цели этого самопожертвования.

Такие люди, как Цайссер и Херрнштадт, посвятили всю свою жизнь революционному движению. Конфронтация с партией означала бы радикальный разрыв со всей прежней жизнью, с их ценностями и идеалами.

Рудольф Херрнштадт, начавший свой путь в рабочем движении как журналист, перед второй мировой войной работал на советскую военную разведку и создал, находясь в Варшаве, великолепную агентурную сеть. В числе лучших сотрудников были его первая жена Ильзе Штебе и Герхард Кегель, работавший в немецком посольстве в Варшаве. Оба они заблаговременно извещали о предстоявшем нападении гитлеровской Германии на Советский Союз. И тот факт, что все это теперь, очевидно, ничего не значило, должен был смертельно ранить Херрнштадта. В заметках, которые он написал во время “ссылки” на работу в государственный архив в Мерзебурге, Херрнштадт отвергал все обвинения во фракционной деятельности, одновременно ломая голову над вопросом о том, мог ли он в действительности быть умнее партии. Выразившуюся в поведении Херрнштадта дилемму, с которой сталкивается убежденный коммунист, можно, наверное, сравнить с конфликтом, в котором сегодня оказались представители теологии освобождения. Они, с одной стороны, ощущают социальную ответственность, а с другой — повинуются Святому престолу. Еще в то время, когда имя Херрнштадта нельзя было упоминать в ГДР, я в качестве скромного знака уважения к этому человеку приказал снять для наших инструкторов фильм о его варшавской резидентуре, а также выступал за его реабилитацию.

Антон Аккерман еще в 1946 году опубликовал свои тезисы о “немецком пути к социализму”. В них я усмотрел логическое продолжение того, чему мы обучались в школе Коминтерна. Подобно Димитрову или Тито, Аккерман считал, что переносить советскую систему на другие страны бессмысленно да и невозможно. И ему пришлось подчиниться доводам “партийного разума” и публично отмежеваться от этих идей, правда не поплатившись за “отступничество”. После того как Аккерман отказался от своих взглядов, он до 1953 года оставался членом политбюро СЕПГ, в 1949 году стал статс-секретарем министерства иностранных дел ГДР, а в 1951-м — первым начальником внешнеполитической разведки.