Игры арийцев, или Группенфюрер Луи XVI - страница 11

Смена дядей его имени ни сколько не удивляла Бертрана. Из рассказов матери он знал, что Зигфрид Таудлиц принадлежал к ордену таинственного и всемогущего ордена «Аненэрбе» и с поражением Третьего рейха был вынужден бежать из страны, в которой он неожиданно лишился своего всемогущества и оказался низвергнут до разыскиваемого компетентными службами парии. Естественно, чтобы выжить, он должен был поменять свое имя и спрятаться там, где его никогда бы не настигла карающая рука несправедливого правосудия.

— Пойду, погуляю, — сказал Ганс Мюллер. — Милейший Бертран, мне бы не хотелось, чтобы вы поступили необдуманно и опрометчиво. Я поклялся вашему дяде, что доставлю вас в целости и сохранности. Дайте и вы слово, что не будете рисковать своей жизнью, ведь она драгоценна не только для вас, еще более дорожу вашей жизнью я.

— Господин Мюллер, — неожиданно повинуясь какому-то наитию, спросил Бертран. — Вам действительно нравилась Марика Рёкк?

Последствия его вопроса оказались неожиданными. Спутник Бертрана неожиданно побагровел, возбужденно затрясся, задыхаясь, он принялся глотать воздух, глядя на Бертрана выпученными стеклянными глазами. Не говоря ни слова, он ринулся к своему саквояжу, и на свет божий появился уже знакомый молодому Гюльзенхирну шприц. Дрожащими руками господин Мюллер наполнил шприц желтоватой жидкостью из ампулы, нетерпеливо покусывая губы, освободил дряблый веснушчатый сгиб руки, который украшали многочисленные красные точки, и умело вонзил иглу во вздувшуюся хищную синюю вену.

После укола господин Мюллер быстро успокоился. Вид у него стал сонливым, и тут уж даже неискушенный во многих житейских вещах Бертран Гюльзенхирн мог смело закладывать в споре собственную голову, что никаким лекарством от давления тут и не пахло, наркотик себе вколол господин Мюллер, скорее всего, морфий. А что бы еще его так быстро успокоило и сделало вялым?

Ганс Мюллер блаженно поулыбался, глядя в пространство перед собой, потом неохотно повернулся к спутнику и, страдальчески вздохнув, сказал:

— Ах, любезный Бертран, ну, разве можно так волновать человека? Разве вы сами никогда не видели «Девушки моей мечты»?

Вокзал в Сальте был вычурным сооружением, более приличествующей Мадриду или Севилье, где оно выглядело куда более естественным. Метисов и мулатов здесь было даже больше, чем в Буэнос-Айресе, поэтому, выходя из вагона, Бертран Гюльзенхирн уделил больше внимания единственному чемодану с пожитками, еще оставшемуся у него. Впрочем, большой пользы бдительность Бертрана не принесла — чемодан украли на входе в вокзал, когда от вагона, который они только что покинули, послышался душераздирающий вопль, и по перрону заметались взбудораженные карабинеры во главе с черноусым и властным коменданте. Бертран не стал останавливаться и смотреть назад, он уже точно мог сказать, что произошло в поезде. Зря, что ли его спутник любезничал с молодой блондинкой, единственной обитательницы шестого купе, которая ехала в Сальту после окончания учебного семестра в столичном университете. Ранним утром, погруженный в угрюмые размышления Бертран видел, как в их купе скользнул отсутствовавший Ганс Мюллер. Был он озабочен и одет был в странный передник из черной резины, а руки держал выставленными перед собой, как хирург во время операции. Господин Мюллер скрылся в туалетной комнате, где сразу же зажурчала вода, и не было никаких сомнений, после чего моет руки его жутковатый попутчик. Через некоторое время господин Мюллер появился из комнаты уже без передника и, мурлыкая «Лили Марлен», принялся протирать ручки двери и саму дверь куском полотна. Был он совершенно спокоен, а Бертрана долго трясло при одной только мысли, что происходило в соседнем купе. Больше всего его поражало, что женщина не кричала, наверное, предусмотрительный господин Мюллер надежно заткнул ей рот.

— Зачем? — пробормотал Бертран, не глядя на спутника.

— Трудно бороться с искушениями, — так же тихо сказал господин Мюллер и просительно обратился к Бертрану. — Только не говорите дяде, мой дорогой Бертран. Не выдавайте меня. Ваш дядя наказывал мне, чтобы в дороге я не увлекался женщинами. Как видите, я его ослушался. Искус оказался сильнее.