Игры мудрецов - страница 17
– Зачем я здесь, капитан Назо?
– Наилий помешан на достоверности, – объясняет Публий, доставая из шкафа медицинский кейс, – ему мало, чтобы труп был одной с тобой комплекции. Нужно полное внешнее сходство. Поэтому первое, что от тебя понадобится – слепок лица. По нему изготовят силиконовую маску.
Значит, в саркофаге в белом погребальном платье действительно буду лежать я. Все, кто придет на церемонию высказать Наилию соболезнования, увидят мое лицо, живые цветы в моих волосах, белое кружево на моих руках. И потом меня сожгут в печи крематория. Озноб пробирает от этой мысли.
– А второе?
– Шрамы на руках трупа должны быть точно такими же, как у тебя. Их тоже сделают силиконовыми накладками.
И снова не поспорить. Киваю, соглашаясь, а Публий открывает кейс и собирает из составных частей пугающее устройство. Рукоять и ствол, как у бластера, но там, где должен быть оптический прицел – широкий экран. У военных даже медицинское оборудование с особым оттенком. Один инъекционный пистолет чего стоит.
– Что это? – испуганно спрашиваю я.
– Машинка, – пожимает плечами Публий, – название длинное и скучное, поэтому просто машинка. Она шрамы сводит. Тебя больше нет, Мотылек, и шрамов нет. Иди за ширму, раздевайся.
Иногда мне кажется, что просьбу раздеться я чаще слышу от Публия, чем от Наилия. Я бы не реагировала так остро, не будь между мной и капитаном зеленой привязки. Уже слишком толстой, чтобы ее игнорировать.
«Руки он к тебе не протягивает и намеков не делает, – встревает в мысли Юрао, – страдает молча».
«Страдает ли?»
«Еще бы. Хотеть женщину своего друга. Тут башкой об стену будешь биться».
Встаю за ширму и медленно разматываю шарф. Я ведь тоже чувствую редкие вспышки. Слабую нервную дрожь, когда Публий прикасается ко мне. Осмотр, да, врач давно ничего к пациенткам не чувствует. Холоден, подчеркнуто вежлив и невозмутим. Все правильно и профессионально, но привязка есть. Снимаю платье и выхожу из-за ширмы в одном белье.
Военврач не смотрит на меня, только на руки. Аккуратно берет за предплечье и поворачивает из стороны в сторону. Длинные рубцы оставил филин, когда драл меня когтями. Глубокие вышли, зашивать пришлось.
– Их бы за два раза, – задумчиво бормочет Публий, – но времени мало.
Замирает, не отпуская меня. Гладит большим пальцем по шраму. От прикосновения тепло разливается по коже. Привязка отрабатывает, усиливая ощущения стократно. Волна жара идет от капитана ко мне, накрывая с головой. Захлебываюсь чужой энергией, чувствуя, как откликается что-то внутри. Прикосновение такое невинное, зачем паниковать? Если можно закрыть глаза и наслаждаться…
– Нет!
Резко выдергиваю руку и делаю шаг назад. Наваждение исчезает, оставляя передо мной удивленного Публия. От недавней бури не остается следа, только мне теперь стыдно за свое поведение. Неадекватна, как единичка в кризисе.
– Будет местная анестезия, – медик по-своему понимает мою реакцию, – не бойся.
– Извините, капитан Назо, – смущенно шепчу я.
Военврач не отвечает, выставляя параметры на той самой машинке. Фактически сейчас мне пересадят кожу. Срежут тончайший лоскут рядом со шрамом и сместят его в сторону, закрывая рубец. Новый эпителий приживется и замаскирует дефект. Публий отправляет меня на кушетку, обкалывает анестетиком и приступает. Закрываю глаза и вспоминаю небылицы, которые сочиняли покрытые шрамами генералы, объясняя, почему не идут на такую процедуру. Звук и, правда, мерзкий: шипение, пополам с потрескиванием, а еще резкий запах антисептика. Лежать приходится долго, я успеваю задремать, как слышу:
– Повязку можно снять на третий день.
Медик клеит на мое предплечье стерильную повязку, рядом вторую, третью. Много шрамов за раз свели, я словно перебинтована. Руки в локтях сгибать неудобно.
– Если что-то будет беспокоить, звони, – предупреждает Публий и разрешает одеться.
Выхожу из-за ширмы в платье и снова натягиваю рукава до кончиков пальцев, теперь чтобы скрыть белый пластырь. Шея тоже заклеена, а рубец на затылке военврач решил не трогать. Память о побеге из четвертого сектора у меня все же осталась.