Игры в вечность - страница 8
Он смутно помнил лишь, как страж все-таки вылез, неуклюже хромая, как они били, а он метался… он помнил как Этана всадил меч по самую рукоять в сочленение ноги под коленом, как летели быстрые пули стрелка в дыры сорванной о камни брони, как склонился над обрывом Мелам.
Помнил, как на загривке стража вдруг оказался царь, с последней гранатой в руке.
Что было дальше – он не помнил совсем. Кажется что-то взорвалось, и что-то упало… кажется даже на него… а дальше лишь тишина.
2
Царь Аннумгуна, Атну ясноглазый, мудрый правитель и доблестный воин, чья голова как у тура подъята, стены вознес городские до неба. Слава его от Бехреша да Ану, будет вовеки людьми не забыта. Бог на две трети, на треть человек он.
Было в ту ночь для Лару постелено ложе, но не явился супруг в обитель богини. Очи Атну налились слезами, сердце тоска неземная объяла, ласки богини он больше не ищет. Гневно Лару на него взирает.
И открыл Атну уста, и молвит богини: «Горькие вопли мне грудь разрывают. Без дела сижу я, пропадает сила. Всех покорил от Бехреша до Ану, больше врагов не осталось на свете. Ярче других Аннумгун мой сияет, стены его подпирают тучи. Мне лишь теперь на покой удалиться, нет мне соперников больше на свете».
И открыла уста Лару, и зазвенел ее голос, песне подобный: «К востоку отсюда, за светлым Севешем, горы покрытые лесом кедровым. Кедры те стережет злой Хумбаба. Сруби ему голову и в дар принеси мне. Вечное имя себе этим создашь ты».
И открыл Атну уста и молвил смущенно: «Как же пойду, как в лес вступлю я? Хумбаба могуч как гора, неусыпен. Ни днем, ни ночью не знает покоя. Глаза его молнии мечут, ноги его тверды словно камни. Хумбаба страшен – ураган его голос, уста его пламя, смерть – дыханье. Рыком одним поражает тучи, стрелы его огнем убивают. Бог Гизиду наделил его силой».
И взглянула на него богиня и молвит: «Только боги пребудут вечно, а человек – сочтены его годы. Что б он не делал – все это ветер. Где же она, сила отваги? Иль за меня не готов умереть ты?»
И тут же поднялся Атну на ноги, глаза его засияли как звезды, светлый клинок из ножен он вынул, клятву принес прекрасной богини. «Если из леса живым не вернусь я, знай, что Атну умер героем!»
песнь об Атну, царе Аннумгуна
– Зачем тебе это, Златокудрая?
Он приподнялся на выпрямленных руках, все еще легко прижимая ее к смятой постели, она прерывисто дышала, сейчас уже едва заметно, и блаженная расслабленность еще не успела покинуть тело… волосы в беспорядке разметались по подушке. Ей было хорошо, очень хорошо, и было бы лучше, если бы царь ничего не спрашивал сейчас, просто сделал как она хочет.
– Зачем тебе это? – спрашивал он.
– Разве моего слова не достаточно, милый? – она попыталась улыбнуться.
– Нет. Я хочу знать.
Он хочет знать? Лару с недоумением заглянула в серые глаза царя, и глаза вдруг оказались совсем рядом, только что бушевавшая страсть сошла пенной волной, лишь сухой песок… серый лед. «Зачем?» – говорили глаза. Так царь, наверно, смотрит на своих рабов… или врагов? Вдруг стало страшно, Лару едва удержалась, чтобы не дернуться, попытаться вырваться из его рук. А смогла бы? Вырваться? Она, Златокудрая богиня, из рук человека? Лучше даже не думать.
Она любит его? Сложный вопрос. Она просто чувствует себя женщиной рядом с ним, обычной, слабой женщиной, готовой на все. Сама пугается этого чувства, прячется за божественной мишурой, требует подвигов. Зачем?
– Я так хочу, – твердо сказала она.
Губы царя тронула легкая улыбка, глаза неожиданно потеплели. Он понимал все куда лучше, чем ей бы хотелось.
– Я не мальчик, которого можно легко послать на подвиги, исполнять любую прихоть, – сказал он.
Не мальчик, – царь Аннумгуна, Атну ясноглазый. А ведь она помнит его мальчиком, ребенком. Удел и кара богов – помнить все. Она помнит его угловатым, порывистым подростком, трепетным юношей, который целовал землю у ее ног, самозабвенно глядя в глаза, словно преданный пес. Когда же мальчик вырос? Стал мужчиной, суровым, жестким, резким… нет, резким не с ней. Требовательным. Когда он изменился? Какой Атну ей нравится больше? Тот или этот? Сердце в ответ забилось, истекая горьковатым, душистым хмелем. Этот.