Икс, Игрек, Зет - страница 14

— Тыщу?

Для Димки это был предел.

— Еще больше…

У Димки искривилось лицо.

— Погоди, не реви, — заторопился Саня. — У меня тысяча есть. Надо еще немного. Только вот где взять?

Он сделал вид, что глубоко задумался. Димка ждал.

— А я знаю! — фальшиво-радостно пропел Саня. — Мы возьмем в твоей копилке.

И тут же почувствовал: рано!

— Нет!

Димка повернулся и пошел.

— Погоди, куда ты…

Но все было кончено. Он выдал себя, чересчур поспешно заговорив о копилке. Надо было сначала расписать все прелести крокодильчика.

Теперь оставалось только одно: терпеливо ждать завтрашнего утра.

Саня посекретничал с мальчишками во дворе. С превеликим трудом удалось наскрести двадцать две копейки. Начинались каникулы, и каждому хотелось иметь при себе побольше денег.

День тянулся невыносимо медленно, как скучный урок. Пообедав, Саня решил пойти в студию телевидения. Раньше он бывал там чуть ли не ежедневно и считался своим человеком. Но с некоторых пор ходить в студию стало неприятно. Причиной этому был режиссер Сиволап — румяный, кудрявый, всегда улыбающийся здоровяк в очках с такими толстыми стеклами, что глаза у него казались раза в два больше, чем у обычных людей.

Сиволап никогда не ворчал, как некоторые другие режиссеры, что Саня болтается под ногами, не выгонял, когда Саня подбирался во время передачи к пульту управления. Напротив, завидев Саню, Сиволап расплывался в радостной улыбке, брал его за руку, как маленького, и тащил в режиссерскую — большую, густо начиненную разным народом, папиросным дымом и бесконечными спорами комнату, в которой рождались все телевизионные передачи.

Здесь он усаживал Саню рядом с собой и начинал пичкать дрянной, ядовитого цвета карамелью. Саня терпеть ее не мог. Но отказаться было неловко, тем более, что Сиволап чуть ли не засовывал карамель ему в рот своими короткими пухлыми пальцами. И Саня покорно съедал все, до последней крошки.

Это было бы еще ничего — в конце концов, пытка карамелью не самая страшная на свете. Но, набив Саню карамелью до отказа, Сиволап заводил с ним длинные разговоры, уместные с семилетними мальками, но никак не со зрелым шестиклассником. Режиссер, например, выяснял, понравилось ли Сане драматическое представление «Волк и семеро козлят», передававшееся недавно по телевидению, допытывался, кого он больше любит: маму или папу — и почему, настоятельно рекомендовал глубже изучать литературное творчество Корнея Чуковского, особенно «Мойдодыр» и «Муху-цокотуху».

Саня в отчаянии ездил по стулу, отвечал односложным «да» или «нет», косился, краснея, в сторону хихикавших девушек с модными прическами — помощников режиссера, но терпел — ведь Сиволап его угостил и сразу уйти было бы просто невежливо.

Однажды во время очередной такой пытки в режиссерскую заглянул Андрей Злобин. Он удивленно прислушался к разговору, посмотрел на несчастного Саню и сказал резко:

— Что вы над ним измываетесь? Нашли себе игрушку — это же человек!.. А ты тоже хорош: не нравится, так скажи. А то терпит!

Сиволап растерялся. Он пробормотал что-то насчет некоторых, не понимающих шуток, и, сняв очки с толстыми стеклами, начал старательно вытирать платком глаза. И тут Саня с удивлением увидел, что глаза у него вовсе не большие, а, наоборот, совсем маленькие и круглые, как у воробья. Только у воробья они черные и блестящие, а у Сиволапа серые, тусклые, словно налитые свинцом.

С тех пор они стали испытывать обоюдную неловкость при встречах. Особенно страдал Саня. Ему казалось, что Сиволап смотрит на него сердито, и он чувствовал себя виноватым.

Сегодня ему повезло: Сиволап навстречу не попался. Саня миновал шумную режиссерскую и, облегченно вздохнув, припустил в самый конец помещения, в кинооператорскую. Там работал его друг-приятель Андрей Злобин.

В противоположность Сиволапу, Злобин улыбался редко, был молчаливым и резким до грубости. Он весь был как-то нескладно скроен: угловатое тело, длинные руки, неопределенного цвета волосы постоянно взъерошены, голова наклонена вперед, словно он собирался бодаться. С Саней Злобин разговаривал мало, распоряжения во время работы отдавал, в основном, знаками. А когда как-то раз Саня разнылся и стал жаловаться, что ему трудно — как-никак ящик с аккумуляторами, которые он таскал, весил десять килограммов, — он сказал довольно равнодушно: