Иллюзионист Эйзенхайм - страница 9

Роза и Элис быстро подружились. То, как Элис постепенно преодолевал свою застенчивость и всё больше привязывался к подружке, представляло собой очень трогательное зрелище. Стоило ему появиться на сцене, как он немедленно начинал беспокойно оглядываться по сторонам, широко раскрыв глаза, высматривая свою Розу. Пока Эйзенхайм продолжал сидеть, напряжённо уставившись в пространство, Элис занимался своими делами, но время от времени тайком поглядывал на волшебника. По мере того как воздух перед ним всё больше темнел и сгущался, волнение мальчика росло; когда Роза наконец появлялась, на лице его отражался почти болезненный восторг при виде её скуластого личика и мечтательных чёрных глаз. Часто дети увлекались игрой, словно забыв о зрителях. Держась за руки и покачивая ими взад и вперёд, они бродили по воображаемым тропинкам, поливали невидимые цветы из невидимой лейки; зрители не раз отмечали изящество каждого их движения. Во время этих игр Роза пела печальные мелодичные песни на незнакомом нижненемецком диалекте, которые надолго западали в память.

Не вполне ясно, откуда взялся слух, что Эйзенхайма собираются арестовать, а его театр закрыть. Одни говорили, что Уль планировал это с самого начала и просто поджидал подходящего момента; другие указывали на некоторые конкретные случаи. Один такой случай произошёл летом, когда вскоре после появления Элиса и Розы в публике началось какое-то волнение. Сперва послышался резкий шёпот и возмущённое шиканье, потом неожиданно одна женщина вскочила с места и отшатнулась: рядом с ней в проходе возник ребёнок. Это был мальчик лет шести; он спустился по проходу, взобрался на сцену и улыбнулся оттуда зрителям, которые сразу поняли, что он такой же, как Элис и Роза. Хотя таинственное дитя больше не появлялось, зрители с подозрением поглядывали на своих соседей; в этой наэлектризованной атмосфере слухи о предстоящем аресте, раз возникнув, уже не утихали. Само ежевечернее появление господина Уля в театре было поводом для возбуждённых перешёптываний. Казалось, что между фокусником и полицейским было какое-то тайное противостояние; говорили, будто господин Уль планирует драматический арест, а Эйзенхайм — блестящий побег. Эйзенхайм, со своей стороны, игнорировал все эти слухи и ничем не старался смягчить то тревожное впечатление, которое Элис и Роза оказывали на публику; напротив, словно бросая вызов собирающимся против него силам, он вызвал на сцену ещё один образ — уродливую старуху в чёрном платье, которая перепугала и детей, и зрителей. Официальным основанием для ареста Мастера и закрытия его театра послужило нарушение общественного порядка; в полицейских отчётах содержались упоминания о более чем сотне случаев в течение года. Но личные записи господина Уля открывают более глубокую причину. Шеф полиции был умным и начитанным человеком, к тому же любителем-фокусником, и его не слишком беспокоили поступавшие время от времени жалобы на представления Эйзенхайма, хотя он скрупулёзно регистрировал каждый такой случай и проверял, не угрожает ли он общественной безопасности и морали. Нет, господина Уля волновало нечто другое, чему он и сам не мог найти точного определения. В его записках часто встречается выражение «переходит всякие границы»; по всей видимости, он имел в виду, что некоторые вещи необходимо строго различать. В частности, необходимо было различать жизнь и искусство; с другой стороны — иллюзию и реальность. Эйзенхайм намеренно нарушал эти границы и посягал на самую суть вещей. В конечном счёте, господин Уль обвинял Эйзенхайма в подрыве основ мироустройства, а следовательно, и в покушении на Империю, что было куда более опасно. Ибо что станет с Империей, если границы потеряют свою нерушимость?

Вечером 14 февраля 1902 года — холодным, ясным вечером, когда звон лошадиных подков далеко раздавался на улицах города, а женщины до подбородка кутались в чёрные боа и прятали руки в меховые муфты — дюжина полицейских в униформе заняла места в зрительном зале Эйзенхаймхауса. Позже в обществе спорили, действительно ли с самого начала планировалось арестовать Мастера прямо во время представления; очевидно, публичный арест имел целью припугнуть поклонников Эйзенхайма, а заодно и других фокусников. Как только на сцене появилась Роза, господин Уль покинул свою ложу. Через несколько мгновений он через боковую дверь прошёл на сцену и объявил, что арестовывает Эйзенхайма именем его Императорского Величества и города Вены. Двенадцать офицеров вышли в проходы и замерли в ожидании. Эйзенхайм только устало повернул голову на это бесцеремонное вторжение и не двинулся с места. Элис и Роза, которые стояли на краю сцены, стали испуганно оглядываться; милый мальчик покачал головой и прошептал «Нет» своим ангельским голоском, а Роза крепко обхватила себя руками и стала тихонько напевать под нос что-то похожее на стон или плач. Господин Уль, который стоял примерно в десяти футах от Эйзенхайма, чтобы позволить этому уважаемому человеку пройти за полицией самому, сразу понял, что ситуация выходит из-под контроля: кто-то в зрительном зале повторял «Нет, нет», кто-то подхватил мотив Розы. Уль быстро приблизился к сидевшему волшебнику и положил руку ему на плечо. Но рука его прошла сквозь тело Эйзенхайма; Уль пошатнулся и в ярости начал его бить, а чародей продолжал спокойно сидеть под градом бессмысленных ударов. Наконец офицер выхватил шпагу и проткнул Эйзенхайма насквозь; тут чародей с достоинством поднялся и обернулся к Элису и Розе. Они умоляюще смотрели на него, уже расплываясь в воздухе. Затем Мастер повернулся к зрителям и поклонился медленно и серьёзно. Здесь и там в зале раздались хлопки, они становились всё громче и дружнее и переросли в овацию, пока наконец занавес не задрожал. Шестеро полицейских прыгнули на сцену и попытались схватить Эйзенхайма, который взглянул на них так печально, что один из офицеров ощутил, как тень легла ему на сердце. В толпе пробежал взволнованный шёпот: Мастер в последний раз собирался с силами; его лицо окаменело от напряжения, на лбу выступила вена, невидящие глаза были темны, как осенняя ночь, когда ветер поднимает с земли листву и скрипит ветвями деревьев. По его рукам и ногам прошла дрожь, и толпа вздохнула как один человек, видя, как Эйзенхайм начинает свой последний немыслимый трюк: обратив взор внутрь себя, сосредоточив всю свою энергию, он одну за другой разрывал нити, связывавшие его с этим миром. Его неподвижная тёмная фигура дрожала как будто в мареве и постепенно выцветала, а на лице Мастера, по свидетельствам очевидцев, оставалось выражение невероятного душевного подъёма — и лицо это вселяло страх. Другие говорили, что в последний момент он поднял голову и испустил вопль безысходного отчаяния. Когда всё кончилось, зрители поднялись с мест. Господин Уль в целях сохранения порядка немедленно арестовал какого-то молодого человека с первого ряда. На сцене, тёмной и пустой, за исключением единственного деревянного стула, напряжённо озирались полицейские.