Иллюзия смерти - страница 5

Разница была лишь в том, что в реальном мире Сашкин отец не испытывал унижения от мысли о том, что его сейчас – прямо в этот момент – унизят, а он не сможет этому противостоять. Я почему-то был уверен в том, что при встрече с моим отцом такая мысль не приблизилась бы к нему и на расстояние выстрела из рогатки. Когда я выходил во двор играть с Сашкой, эта идея не выветривалась из моей головы даже под мощным потоком куда более интересных соображений.

Первого пропавшего мальчика, Толика Мартьянова, нашли в день исчезновения, то есть через сутки после появления цыган на окраине города. В этом году, который отец называл сумасшедшим, мы с Толиком закончили второй класс. Учились вместе, он сидел за одной партой с Машкой Санниковой, единственной девочкой нашего двора. Толик жил на соседней улице.

Направляясь в магазин и проезжая на велосипеде мимо забора их частного дома, покрытого причудливыми кружевами плюща, я часто слышал отрывистые звуки, порой визгливые, а иногда угрюмые, на слух ужасные и порождающие самые недобрые предположения. Уже когда мы учились вместе, я попытался выяснить у Толика причины их возникновения.

Он ответил так же коротко, как всегда говорил на уроках математики, получая за это пятерки:

– Моя жизнь разделилась на две части.

Я знал, что Толик наряду со мной находился в числе тех редких детей, которые в восьмилетнем возрасте книги любят читать, а не слушать. Скорее всего, эту фразу о жизни он где-то подсмотрел, запомнил и долго ждал, когда ее можно будет применить на практике.

После его ответа я попытался получить дополнительные разъяснения, и вскоре все стало на свои места. Моя любовь к музыке сразу исчезла, не успев сделать первого вдоха. Кому-то из родителей Толика показалось, что у него хороший слух. Это подозрение родило другое: мальчик любит музыку. Поскольку в доме Толика как раз находился аккордеон деда, не вернувшегося с войны, участь моего одноклассника была предрешена.

Моя мама утверждала, что гениальность в математике отрицает предрасположенность к музыке. В городе же начали поговаривать о том, что Толик подает надежды. Он вот-вот примет участие в каком-то музыкальном конкурсе, проводимом в областном центре. В каком именно, родителями Толика не уточнялось. Единственный в нашем местечке преподаватель музыки Шмуэль Маркович эту новость не подтверждал, но и не отрицал. В конце концов взрослые заговорили о том, что лучше бы Толика от музыкальных занятий освободить, чтобы не мучить.

Наши родители никогда не были близки, поэтому я очень удивился, увидев на пороге квартиры его маму.

– У вас нет Толика? – спросила она, комкая на груди отвороты платья.

– Нет, – растерянно ответила моя.

Она хорошо знала, что я был из тех, для кого преподношение сюрпризов являлось делом обыденным.

Поэтому мама повернулась ко мне и спросила, как делают обычно одни женщины в присутствии других, чтобы из солидарности взять на себя часть чужой ответственности:

– Артур, вы с Сашей Толика сегодня не видели?

По привычке помотав головой, я так же заученно принялся осмысливать существо вопроса. Моей маме было известно, что «два этих действа он производит, как правило, в последовательности, обратной здравому смыслу». Так говорила она отцу.

Поэтому мама присела, внимательно посмотрела мне в глаза и четко, едва ли не по слогам, спросила:

– Артур, вы видели сегодня Толика?

– Нет.

Мы с Сашкой весь день нарушали запреты, введенные взрослыми на время присутствия в городе цыган: ездили на рыбалку и купались. Одно только упоминание этого факта помогло бы обеим мамам обрести веру в мои слова. Правда исключала саму возможность нахождения рядом с нами Толика, до сих пор не преступившего ни единого запрета.

Но я решил утаить страшную истину, сообщив безобидную:

– Толика мы не видели. – Говоря это, я старался выдержать тон, избранный мамой.

– Он не обманывает, – грустно сказала она, вставая с колен. – А как давно вы его потеряли? – Этот вопрос адресовался уже не мне.

– Утром. Он пошел в кино. Его до сих пор нет.

Слезы взрослых, если это не мама, никогда не производили на меня впечатления. Я просто переставал веселиться, и то потому, что того требовали, как я догадывался, правила приличия. А все оттого, думается, что фантазии мои не могли представить тех бедствий, которые заставили бы взрослых плакать. Коленка, ушибленная при падении с велосипеда, запрет на сладкое и игру на улице – это понятно. Тут разрыдается кто угодно. Но мне трудно было вообразить маму Толика, упавшую с велосипеда. Совсем уж невозможно было додуматься до того, что ей кто-то запретил брать из буфета конфеты.