Имаджика: Пятый Доминион - страница 15

— Какого представления?

— Спектакль в Виллидже, о котором Трой вчера все уши прожужжал. Помнишь, «Неорождество»? Он сказал, что такого не было со времен Вифлеема.

— Так ведь все билеты проданы.

— Ну, у меня есть кое-какие связи, — просиял он.

— Мы идем сегодня вечером?

— Нет, если ты не начнешь шевелить своей задницей.

— Мерлин, иногда ты бываешь просто восхитителен, — сказала она, сваливая в кучу покупки, и бросилась переодеваться.

— А каким я бываю в другое время? — закричал он ей вслед. — Сексуальным? Неотразимым? Неутомимым?

Если и вправду он достал билеты для того, чтобы после заманить ее в постель, то ему пришлось пострадать из-за своей похоти. На протяжении первого акта он кое-как старался скрыть скуку, но в антракте ему уже не терпелось смыться, для того чтобы получить положенную награду.

— Ты думаешь, нам действительно необходимо оставаться здесь до конца? — спросил он, когда они пили кофе в крошечном фойе. — По-моему, история ясна до предела. Парень родился на свет, потом подрос, а потом его распяли.

— А мне нравится.

— Но какой во всем этом смысл? — жалобно произнес он с убийственно серьезной интонацией. Эклектичное решение спектакля нанесло глубокое оскорбление его рационализму. — С чего бы это ангелам играть джаз?

— Кто может знать, чем занимаются ангелы?

Он покачал головой:

— Я даже не могу понять, что это за жанр — комедия, сатира или еще какая-нибудь чертовщина. Ты мне можешь объяснить?

— Мне кажется, что это очень забавно.

— Значит, ты хочешь остаться?

— Да, я хочу остаться.

Вторая половина оказалась еще более пестрой, чем первая, и постепенно у Юдит созревало подозрение, что пародия и стилизация играли роль дымовой завесы, которая должна была скрыть смущение авторов перед собственной искренностью. В конце, когда ангелы принялись завывать в духе Чарли Паркера на крыше хлева, а Санта-Клаус запел над яслями, сценой завладел дух отъявленного кича. Но все равно зрелище было странно трогательным. Ребенок родился. Снова свет пришел в мир, пусть даже и под аккомпанемент танцующих чечетку эльфов.

Когда они вышли, на улице шел мокрый снег.

— Холодно, холодно, холодно, — сказал Мерлин. — Надо пойти отлить.

Он снова вернулся в театр и встал в длинную очередь, выстроившуюся в туалет, оставив Юдит у дверей наблюдать за тем, как мокрые снежинки пролетают в свете фонаря. Театрик был небольшим, и через пару минут все зрители оказались на улице, раскрыли зонтики, опустили головы и разошлись по Виллиджу в поисках своих машин или уютного местечка, где можно подзарядиться алкоголем и разыграть из себя критиков. Свет над входной дверью потушили, и из помещения театра вышел уборщик с черным полиэтиленовым пакетом мусора в руках и щеткой. Он начал подметать фойе, не обращая внимания на Юдит — последнего оставшегося в поле зрения оккупанта, но, приблизившись к ней, наградил ее взглядом, исполненным такой ядовитой злобы, что она решила раскрыть зонтик и постоять на темном пороге. Мерлин был занят опустошением своего мочевого пузыря. Ей оставалось только надеяться, что он не прихорашивается там, не прилизывает волосы и не освежает дыхание в надежде затащить ее в постель.

Замеченное уголком глаза движение было первым сигналом тревоги: расплывчатый силуэт быстро приближался к ней сквозь сгустившуюся снежную пелену. В страхе она обернулась навстречу нападавшему. Она как раз успела узнать увиденное сегодня на Третьей авеню лицо, когда мужчина набросился на нее.

Она открыла рот, чтобы закричать, и повернулась, пытаясь попасть обратно в театр. Уборщик уже ушел. Крик застрял в ее горле, сжатый руками незнакомца. Это были руки специалиста. Они причиняли дикую боль и не пропускали в легкие ни глотка воздуха. В панике она забилась в его руках. В отчаянии она швырнула зонтик в фойе, надеясь, что в кассе может оказаться кто-то невидимый, чье внимание она привлечет. В глазах у нее потемнело, и она поняла, что очень скоро ничье вмешательство ей уже не поможет. Она почувствовала головокружение, ее свинцовое тело больше ей не принадлежало. В окутавшем ее мраке лицо убийцы вновь предстало перед ней расплывчатым пятном с двумя темными дырами. Она подалась им навстречу, не в силах оторвать глаза от этой черноты. Когда она приблизилась к ней, луч света скользнул по его щеке, и она увидела (или ей показалось, что она увидела), как из этих темных дыр текут слезы. Потом свет пропал: в темноту погрузилась не только его щека, но и весь остальной мир. Ее последняя мысль была о том, что каким-то образом ее убийца знал, кто она.