Именем закона - страница 9

Это решение я доложил прокурору 53-й армии военюристу 1 ранга П. П. Рогинцу. Он его одобрил.

В. М. Бачуринский вернулся на третьи сутки. В прокуратуре фронта ему помогли добраться попутными самолётами до Москвы и обратно. Эксперты установили, что отпечатки пальцев, обнаруженные на топорище, оставлены рядовым К.

Подозреваемого мы допрашивали вдвоём с Дыбенко. Мы попросили ещё раз припомнить обстоятельства ранения. Когда допрашиваемый стал повторять версию о своём пути движения, я, перебив его, спросил:

— Вы по пути заходили в сарай, где стоит кухня медсанбата?

К. взглянул на меня, затем на Дыбенко и растерянно ответил:

— Не помню. — Помолчав две-три секунды, он спохватился: — А почему вы задаёте такой вопрос?

Ответил Дыбенко:

— Потому что мы знаем, что заходили, а вот зачем — это объясните вы...

— Я не заходил туда.

Дыбенко достал из портфеля топорик и положил его на стол:

— А что это?

Не смог допрашиваемый скрыть своей растерянности. Он приподнялся, затем сел, затем снова вскочил, наклонился над топориком, потрогал его здоровой рукой и закричал:

— Вы мне хотите пришить дело! Не выйдет!.. Не видел я никакого топора...

— У вас следователь снимал отпечатки пальцев? — спросил Николай Григорьевич.

— Да.

— Тогда прочтите этот документ. — Дыбенко протянул акт дактилоскопической экспертизы.

Допрашиваемый долго читал, потом буркнул:

— Мало ли кто мог оставить следы пальцев на топорище?

Пришлось разъяснить К., что в истории каждого поколения ещё не было случая, чтобы у кого-нибудь совпали отпечатки пальцев, что они неповторимы.

— А чем объяснить, что на топоре обнаружены следы вашей крови? — спросил Дыбенко и зачитал заключение эксперта, а также справку командования о времени и районе обстрела в тот момент, когда допрашиваемый, по его показаниям, якобы был ранен.

Не дождавшись от К. ответа, я спросил:

— А куда вы девали свой «секрет» спасения на войне, о котором рассказывали Первозванцеву?

— Вы и это знаете?

— Вот что, — сказал Николай Григорьевич, — не обманывайте нас. Никакого ранения вы не получали, а отрубили пальцы сами, чтобы уйти с передовой. Предлагаем рассказать правду. Прокуратура вашу судьбу не решает. Это сделает суд, но для него очень важно, как вы вели себя на предварительном следствии, были ли правдивы и в какой степени осознали вину. Ещё можно спасти свою жизнь...

— Нет, её уже не спасёшь, — вздохнул К. — Будь она проклята, эта война, и вот это! — Он расстегнул брюки, разорвал подкладку и положил на стол немецкую листовку.

...Допрос закончился во второй половине дня. К. рассказал все, как было, уже ничего не утаивая.

...На суде К. был угнетён. На вопросы судей отвечал односложно, ничего не отрицая, а когда ему дали последнее слово, сказал:

— У меня нет права просить у суда снисхождения. Я сам себя уже приговорил, и жить мне страшнее, чем умереть...

Военный трибунал приговорил подсудимого к расстрелу. Командир дивизии полковник Н. П. Анисимов, выслушав доклад председателя трибунала, просившего утвердить приговор, сказал:

— Оставьте дело, хочу сам во всем разобраться.

Два дня Анисимов изучал все материалы, советовался с комиссаром и начальником политотдела и приговор не утвердил. Расстрел был заменён длительным сроком лишения свободы.

...Прошло около пятнадцати лет. Меня вызвали на совещание в Москву. В метро ко мне подошёл мужчина и, извинившись, спросил:

— Если я не обознался, вы были прокурором 3-й Московской дивизии?

— А что?

— Вы меня судили. — И он показал на обрубок правой руки.

В памяти мгновенно, до малейших подробностей всплыла давно забытая история. Припомнились сомнения, вызванные боязнью ошибиться, незаслуженно обидеть солдата, а затем, когда все стало ясно, неодолимая ненависть и брезгливость к здоровому сильному парню, трусливо уклонившемуся от боя с жестоким врагом...

— Как же, помню-помню, — сдержанно ответил я.

— Если не брезгуете, поговорите со мной...

Поднялись наверх. За чашкой кофе он рассказал, что после войны был амнистирован, поступил на завод, затем женился. Живёт в соседнем городе, в Москву приехал по семейным делам.

— Вас, вероятно, интересует, как я себя чувствую после всего, что было? — неожиданно спросил он.