Императорский покер - страница 18

Дату покушения назначили на двадцать третье марта. Сырые стены Михайловского замка — мрачной, холодной твердыни царя Павла — имели уши, и уже несколько дней они знали о готовящемся убийстве. Не знал один лишь император. До последнего момента придворная жизнь катилась в установленном порядке. Каждый день проводились смотры парады на Марсовом Поле или же на площади перед Зимним Дворцом, а в Михайловском скучные, закованные в корсет “assamble” ("ассамблеи"), на которые все приглашенные должны были являться в обязательном порядке под угрозой страшных наказаний; помимо того торжественно принимали зарубежных послов и незамедлительно исполняли любую царскую волю.

22 марта, в канун нападения, в Михайловском замке состоялся большой бал. Один из очевидцев вспоминает, что стоящие на посту в царских комнатах офицеры Семеновского полка — полка заговорщиков, дрожали от страха, когда Павел проходил рядом с ними.

Неужели царь ни о чем не догадывался? Возможно, в результате какой-то утечки, он о чем-то и начал догадываться, но Пален, с которым он поделился своими опасениями, коварно его успокоил. В отношении этого успокоения существуют две версии. Первая гласит, будто бы Пален хладнокровно ответил:

— Об этом заговоре мне известно, Ваше Величество, поскольку я сам вхожу в него.

И он убедил царя в том, что необходимо еще подождать с арестами, чтобы разработать всю сеть заговорщиков — именно для этого он сам к ним и присоединился.

Согласно второй, похоже, более вероятной версии, Пален закончил дело шуткой:

— Заговор? Ваше Величество, такое просто невозможно! Если бы заговор существовал, я бы первый принял в нем участие.

Во всяком случае, известие от Палена, будто бы царь о чем-то пронюхал, позволила заговорщикам склонить Александра к ускорению нападения.

Двадцать третьего марта погода была паршивой. Моросило. С самого утра Пален морочил императору голову многочасовым рапортом и настолько своими разговорами о беспорядках в городе замучил Павла, что после него тот уже никого не желал принимать. Он закрылся у себя и ожидал Аракчеева, которого хотел назначить петербургским губернатором вместо Палена. Только Аракчеев все не прибывал…

В течение длительного времени царь питал полнейшее доверие к Палену, поскольку тот выполнял все его приказы с точностью автомата. Когда, к примеру, он приказал графу устроить "головомойку" княгине Голицыной, то есть отругать ее, генерал отправился к княгине, потребовал принести таз, горячую воду и мыло, после чего выполнил приказ монарха в совершенно буквальном смысле. Но сейчас, пусть и успокоенный относительно покушения, царь инстинктивно утратил доверие к слуге; он чувствовал, что за его спиной Пален затевает какую-то интригу. До него дошло, что удаление Аракчеева из столицы было ошибкой, и что только лишь рядом с ним он будет чувствовать себя в безопасности. Верному своему псу он выслал эстафету с приказом незамедлительно возвращаться, и вот двадцать третьего марта все еще удивлялся тому, что Аракчеева до сих пор нет.

Фанатичный анти-либерал, генерал граф Алексей Андреевич Аракчеев, всегда вытянутый, словно кол проглотил, и глядящий волком, с плотно стиснутыми губами и бешено раздувающимися ноздрями, считался человеком с неисчерпаемой энергией. Перед ним дрожали все, за глаза его называли "чудовищем, бульдогом и гиеной". Эстафета Павла застала его в имении Грузино под Новгородом, буквально в сотне верст от столицы. Местность эта сделалась знаменитой в России в связи с трагичным, даже для тогдашних времен, положением тамошних крепостных мужиков, которых Аракчеев и его развратная наложница-цыганка заставляли работать из последних сил и мучили жесточайшими наказаниями. Когда мера переполнилась, отчаявшиеся крестьяне напали на цыганку и задушили ее, после чего их "барин" вырезал всю деревню. Этот человек и вправду мог спасти Павла, и заговорщики прекрасно знали об этом.

Аракчеев успел прибыть вовремя, так как на рогатках Санкт-Петербурга доложился двадцать третьего марта, но там же был задержан по приказу губернатора Палена. Таким образом "бульдога" нейтрализовали, а пребывавший в неведении царь продолжал ожидать, не желая никого видеть. Это была его очередная ошибка, так как он не допустил к себе даже отца Грубера, который, вроде бы, в последний момент узнал о заговоре и прибежал с предупреждением.