Императорский покер - страница 53
Эти объятия и эти приветственные крики были исполнением мечтаний Наполеона — он был признан публично. Это позволяло ему немного остыть и начать партию в покер более хладнокровно, зная, что игра идет за границы и судьбы миллионов людей. Александр и сам был доволен, поскольку эти объятия вернули ему спокойствие, утраченное под Аустерлицем и под Фридландом. Да, его разбили, более того — разгромили на поле битвы, но в данный момент он приступает к новому раунду как полностью равный партнер, словно все предыдущие битвы не были завершены. Убежденный и не побежденный. Бонапарт сделал все, чтобы укрепить его в этом убеждении.
После приветственных объятий оба монарха вошли в шатер, чтобы провести там свой “tête-à-tête”. Запись той беседы нам не известна. До ушей окружения добралось лишь начало, прежде чем за монархами закрылась дверь.
— А за что мы, собственно, сражаемся? — задал риторический вопрос Бонапарт.
— Я ненавижу англичан не меньше, чем Ваше Императорское Величество и с охотой присоединюсь к вашим действиям против них! — с энтузиазмом ответил Александр.
— В таком случае: все в порядке, мир заключен, — принял решение Наполеон.
Таковы были слова. Но действительность была несколько иной. Мир еще не был заключен, и за него следовало сыграть в более чем десятке раздач, торгуясь за массу мелочей, такие, как, например, Пруссия или Турция.
Именно в тот самый день они и начали — в теплой атмосфере, пропитанной запахом ткани, из-за которой доносились шумы с обоих берегов реки, в той самой наполовину тишине, время от времени прерываемой взрывами приглушенного смеха Мюрата и Константина. Эти двое сошлись сразу же, с первого слова. А все потому, что им не нужно было взвешивать судьбы мира и порядка "новой" Европы, их интересовали проблемы актрисулек и собственные костюмы. Новое одеяние француза, понятное дело: фирмы "Мюрат", произвело на Константина огромное впечатление, который войну чувствовал «так себе», а вот армию — гениально.
Великий князь Константин Павлович (1779–1831) был фанатиком дисциплины, учений и муштры, в которых проявлялась вся его военная философия. Ибо он был "не слишком храбр по природе, а из всего опасного ремесла любил лишь внешние проявления войны, мундир и муштру, одним словом все, что занимает и поглощает время, не подвергая опасности. Нечеловеческая суровость, с которой он относился к солдатам, имела свой источник, как в его дикой натуре, так и в проявлении особого внимания к мельчайшим деталям. Небрежно застегнутый мундир, воротник, не достигающий предписанного размера или же превышающий их, в его глазах были проступками, заслуживающими самого сурового наказания. С огромной охотой придумывал он все новые унижения, а приговоры, присуждаемые за мельчайшие проступки, он разнообразил жестокими умерщвлениями плоти, выслеживанием семейных тайн, чтобы как можно болезненнее ранить тех, кто снискал его немилость[55]".
Взаимный "союз", который сразу же заключили Мюрат и Константин, опережая союз монархов, имел биологическую основу — в толпе нашли друг друга две идентичные натуры. Их непродолжительная связь в Тильзите стала символом столь же непродолжительного франко-российского братства по оружию. Мюрата мы уже знаем, так что продолжим описание портрета великого князя.
Константин был несравненным садистом, и совершенно идеально к нему ему подходили эпитеты, которыми клеймил его (не прямо) Мохнацкий[56]: "Это пугало для студентов, евреев и проституток, которым он заставлял брить головы (…) этот пункт в иерархии естеств средний, сомнительный и колеблющийся, между двумя конечностями у границы, за которой прекращается племя животных, а людской род только начинается — половина обезьяны, половина человека". Все это относилось к характеру, но точно так же и к физиономии, так как у царского братца было лицо обезьяны, причем, обезьяны разозленной, когда он впадал в гнев. А в гнев впадал весьма даже часто. Анетка из Тышкевичей Потоцкая вот как (весьма верно) описывала его:
"Константину хватало блеска или привлекательности, когда, контролируя себя, он старался нравиться. Многие уже перья описали его характер, сложенный из самым удивительным образом перемешанных противоположностей: несдержанность, вырождающаяся в ярость; доброта сердца, проявляемая иногда в самых дичайших взрывах; слабость характера, которая позволяла ним управлять; а вместе с тем — упорство и властная воля, которая не терпела возражений или каких-либо объяснений; ясность ума при рабском подчинении предрассудкам; отточенность манер и грубость привычек — одним словом: натура тигра в шкуре повелителя (…) По мере того, как ярость била ему в голову, физиономия его принимала дикое выражение, которое никак не соответствовало людскому лицу (…) Слова слишком слабы, чтобы описать то отвратительное выражение, которое появлялось тогда на его лице, в нем было нечто даже не от человека, а от дикого кота".