Имя его неизвестно - страница 14

«Агрономом, врачом», — горько усмехнулась Орется.

Мечты. Мечты… Завтра она пойдет с Василием за грузом, Надо помочь парню. Может, и про нее скажут советски о командиры, что она умеет не только бегать. Сделать все, что скажет Василий. Если надо, то и на радио научится работать. Не святые горшки обжигают.

До встречи с Василием Орися думала больше о себе, считала, что самое важное — убежать от немцев, чтобы не осквернить своих рук работой на фашистов. Она бы и в экономию не пошла, если бы не узнала, что партизаны из Ахтырских лесов советовала людям идти в экономию и сеять. Ведь собирать хлеб придется, говорили, уже при своих, при советской власти.

— А мы не онемели, Орися? — спросил наконец Василий.

— Ага…

— Что «ага»?..

— Слышите? — прозвучал голос матери. — Вот вам узлы с одеждой, и собирайтесь скорее. Завтра нечистая сила принесет опять Омельку или Данько. Здесь все, что просила Орися…

— Спасибо, Марфа Ефимовна, спасибо! — благодарил Василий, вылезая из ямы. — Дай руку! — И он помог Орисе.

— Иди, гость, на погребню, там переоденься, — сказала мать. — А ты, доня, в хату. Поспишь часок, там и заря займется, и двинетесь с богом. Иди, хлопче! — положила она руку на плечо Василия.

— Спасибо, мама, — прижался ом щекой к ее жилистой руке. — Я всю жизнь буду помнить вас, как свою родную мать. Вы такая же: с виду суровая, а душой сердечная…

Марфа пропустила его через воротца, что висели на одном крюке, во двор.

— Малые — неслухи; только отпусти вожжи, они и сядут на голову. Ох-хо-хо-хо… И правду говорят: малые дети — малое гоpe. А вырастут… — промолвила она, махнув рукою.

Широкими шляхами и узкими дорогами двигались по Слобожанщине не только немецкие вездеходы, грузовики, пушки, машины с цистернами, но плелись и истомленные, истощенные люди с котомками за плечами. Люди шли из городов в села менять одежду и случайные вещи на картошку, ячмень, кукурузное зерно, муку. Жить людям как-то надо, и они разбредались во все стороны в поисках драгоценного куска хлеба, которого не хватало для них в большом Харькове.

Вышли на зорьке с котомками и Василий с Орисей. Василий надел просторный пиджак брата Ориси, его серые латаные штаны, обул стоптанные ботинки на резиновой подошве, а на голову натянул картуз с маленьким козырьком, из-под которого торчал пучок светло-русых волос. Чем не парубок!

Орися — в сапогах с хромовыми голенищами, какие очень любят носить слобожанские девушки, в материной гейше с большими черными застежками из крученого сутажа, пришитыми еще в старые времена, в цветастом платке, который мать купила в Богодухове в предвоенный год.

Василий поглядывал на свою спутницу, любуясь ее приветливым лицом, свежим румянцем, и потихоньку улыбался.

— Что тебе?

— Ты — как цветок! А я на нищего похож..

— Нашел цветок!.. А что у тебя штаны латаные, так меньше спросу. Видишь, сколько немцев ездит по дорогам.

— Вижу… Подожди! Вон из машины выкинули конверт… — он наклонился и поднял синеватую бумагу. — Пригодится!

— Зачем это тебе?

— Здесь номер полевой почты… Значит, машины были из определенной части. Так и передадим, когда доберемся до леса.

Они шли и шли. Под вечер у Василия отстала подошва, и он привязал ее тонкой бечевкой. Ноги страшно устали.

— Где мы будем ночевать?

— А как ты думаешь?

— Как и все люди, где-нибудь в селе.

— Нет, Орися. Пойдем полями. Уже недалеко. Еще пятнадцать километров, и будем на коне, как говорят… Что, ноги болят? Ничего, Орися! Надо. Пока месяц взойдет, мы будем в том лесу. Но если ты очень устала, зайдем в какую-нибудь хату.

— Можешь не уговаривать! Пойдем!

Тянулись неимоверно долгие часы. Пальцы на ногах у Василия горели, болели натертые мозоли, он хромал. Если бы можно было скинуть эти башмаки и отойти босиком. Но тут колючий бурьян, а земля ночью холодная.

— Уже немного осталось, — напоминал он через три-четыре километра. Ему хотелось говорить девушке нежные слава, лишь бы она шла, лишь бы не думала об усталости.

— Орисенька! Вот обойдем село, а там и лесок за дорогой. А в том лесу… остались мы впятером. Если бы ты знала, какие они были хорошие — Евгений, Дмитрий, Анатолий и мой напарник — радист Роман. Были! — голос его задрожал, как натянутая струна.