Имя и отчество - страница 2

Вот тогда я маленько понял, какая томит меня жажда, когда, так сказать, глотнул этой нечаянной радости.

В общем, я и не спорил с этим детдомовским директором, но, как каждый сомневающийся, который всегда испытывает потребность в доказательствах, показал ему свой диплом. Он почему-то обиделся и не взял даже в руки, будто диплом был липовый. Он, кажется, совсем ни во что не ставил бумагу, вообще документ. Я-то, конечно, ничего, но мама сильно обеспокоилась, она не могла понять, чего, в конце концов, этому гостю надо. Смотрел он очень уверенно, сидел грузно и как-то слегка ворочался, чашечку с чаем держал в мощном кулаке — пил как из кулака, — был переполнен здоровьем и силой. Поворочался и вдруг стал дотошно объяснять, как можно проехать к нему в детдом, каким автобусом…

Потом уж я догадался, что он на пушку брал, у него же плохо с воспитателями, и не кадры к нему, а он за кадрами ходил, и жалоба в облоно у него была всегда одна: помогите с кадрами.

В школе он об этом со мной больше не заговаривал, для него дело было уже решенное.

Звали его, кстати, Гордей Гордеевич.

Если б мне предложили подобрать ему имя, я б назвал его как-нибудь Никодим Никанорович, что ли, или там Прокоп Лукич, или даже Пуд Гордеевич, что было бы совсем близко. Как только он назвался, я увидел, что точно, что Гордей Гордеевич, — теперь не сдвинешь.

В толпе комиссии — все, кстати, мужчины; два интеллигентных старика, двое без четкого возраста и какая-то еще юная жердь в мальчишеских прыщах и золотых очках, — мой директор выглядел то ли мельником, то ли купцом; в общем, напоминал что-то старое, вернее, старинное; кроме имени очень к нему подошли бы картуз, например, рубашка, перепоясанная ремешком, и хорошо можно представить, как он с керосиновым фонарем идет в конюшню потрепать лошадь по гриве, как стонут рессоры брички под его грузным телом…

Да нет, какой уж там детдом.

Разумеется, я не думал согласиться. Казенщина, подъем в семь, не добудишься, день ненормированный, наверное, все в одинаковой одежде мышиного цвета, вечный гам, отвечай за синяки, спать не загонишь, дисциплины никакой, все из неблагополучных семей, безотцовщина — да ну!

…Автобус, который меня привез, объезжал деревенскую площадь, и пока он так подвигался, расталкивая горячий воздух, его уже атаковали местные жители. Ничего особенного, совсем обыкновенная средняя деревня. (В том еще смысле, что стоит как раз посреди России. Это, впрочем, везде так и родственно ощущению, будто именно ты стоишь на вершине шара.) Часть широкой улицы, которую я почему-то назвал площадью, сельсовет, чайная, щит: «Водитель! На стоянке выключай двигатель!», клуб в помещении церкви, оставшейся без купола, сирень, очень много сирени… (Стоп, еще раз: очень много сирени; и не надо так скользить, раз я на что-то упираю, значит, важно.) Много, как я уже сказал, сирени; за окнами занавесочки; в конце раскаленной улицы сразу же небо; девять часов, пятница, такое-то число.

Вам надо пройти, говорят мне. Сначала так, а потом, когда встретятся остатки монастырской стены… Ага, значит, был монастырь. Чемодан мне страшно надоел, потому что я все время делаю вид, будто его вовсе нет. (Чемодан предполагает приезд, встречу и некое новое начало, а я ведь не уверен, что останусь тут.) А вообще местность ничего, такую хочется обвести рукой, как бы показывая другу. Уже я прошел две или три точки, где этот жест так и напрашивался. Монахи знали, где селиться.

Высокая ограда из железных пик, за ними над пыльными кустами бузины видны двухэтажные корпуса детдома. Спят там еще, что ли? Или куда на поле послали и работают? Тихо что-то. В одном месте на пиках висит бумажный змей. Я иду вдоль ограды довольно долго; а вот ворота. В воротах вмонтирована калитка — вход во входе. Вдруг эти ворота вместе с калиткой распахиваются, и с территории выкатывает ярко-красный трактор с прицепом, огородный, что ли, за рулем сидел мальчишка. Ворота остались открытыми, но я все же вошел в калитку. И почувствовал при этом, что не просто вошел, а как-то сложно проник, попал из одного состояния в другое. В жизни обязательно попадаются такие двери или такие калитки, перед которыми говоришь себе: «Ну…»