Инстинкт заключенного. Очерки тюремной психологии - страница 2

При перестукивании выстукивается сначала та строка, в которой находится буква, а затем выбирается число ударов, соответствующее месту буквы в строке. Таким образом для выстукивания вопроса: «кто вы», – придется сделать следующие числа ударов: 254334 1361

Какие чувства испытывает при этом способе общения заключенный? Пока новичок, не знакомый с алфавитом перестукиванья, не узнал его, он испытывает муки Тантала: товарищ так близко от него, так упорно зовет его, о чем-то спрашивает его, а он бессилен понять его и ответить ему. Но вот, путем ли собственного разуменья, или благодаря подброшенной записке, он постиг тайну нового языка, на котором заставляет его говорить его одиночное заключение. Первоначально это перестукиванье – настоящий лепет младенца, доставляющий заключенному соседу по камере такую же радость, какую доставляют нам первые слова научившегося говорить ребенка. Стена одиночной камеры становится сообщницею недозволенного общения. В борьбе с системой молчания заключенные изобрели такой способ общения между собою, который дает возможность разговаривать сидящим даже в разных этажах тюрьмы и при том нескольким человекам сразу. Наиболее раннее упоминание об этом способе мы нашли в воспоминаниях Брешковской, относящихся к 1877 г. Она называет изобретателями политических узников мужчин, заключенных тогда в Петербургскую одиночную тюрьму (т. н. «Кресты»). В каждой камере этой тюрьмы имелось судно с трубою для стока нечистот, входившею в одну общую канализационную систему. Заключенные, очистив трубу струей воды, выкачивали из этой трубы остатки воды посредством палки, обернутой тряпкой. Очищенные таким образом трубы служили как бы телефоном; отверстие судна заменяло трубку телефона, и голоса были слышны прекрасно без всякого напряжения говоривших.

Заключенные звали такой способ общения «клубом», а «итти в клуб» означало итти к ватер-клозетной трубе. Не показывает ли это название стремление заключенных создать себе иллюзию наличности у себя в тюрьме того, чем обладает лишь свободная жизнь? В секретном циркуляре главного тюремного управления о тайных сношениях арестантов между собою и с посторонними лицами указывается, что эти сношения происходят с помощью ниток с навязанными узелками, посредством полотенца с прошитым по краям условным швом, с помощью обуви, на которой особенно расставлены гвозди, и пр.

Но эти способы заменяют уже не живую речь, а письменные сношения заключенных. При запрещении переписки арестантов они чаще всего пользуются книгами из тюремной библиотеки и, отмечая в них точками буквы, составляют таким образом нужные слова и фразы. Создав свой живой разговорный язык знаков, перестукиванья и пр., тюрьма не могла обойтись и без создания своей письменности. Ломброзо, отмечая сходство письменности арестантов с древними иероглифами, видел в этом доказательство атавистического происхождения преступности. Приводимый им в виде примера образчик письменности преступников, действительно, напоминает иероглифы. В указанном нами секретном «наставлении» описано еще шесть способов письменных сношений, при которых цифры изображают черточками, точками и т. п. Но, изучив эти «новые» языки, заключенный иногда теряет способность естественной речи или, по крайней мере, охоту к речи, становясь угрюмым и неразговорчивым.

Если бы нужно было указать самую характерную черту тюремной психологии, то отыскать ее было бы очень нетрудно; она слишком на виду у всех, нисколько не скрываясь, она слишком бросается в глаза всякому, даже и невнимательному наблюдателю. Размеры ее и яркость ее проявления на тусклом сером фоне одиночной и общей камеры тюрьмы невольно приковывают к ней взоры. Эта черта – скука, тоска, тоска – краеугольный камень, фундамент всей тюремной жизни. Это – тоска от гнетущего однообразия всего уклада жизни «Мертвого Дома», «Кладбища живых».

Свою особую печать скука накладывает на всех арестантов через очень короткое время после их заключения. Конопницкая уверяет, что через два года все арестанты похожи один на другого. Только самым сильным удается сохранить свою индивидуальность, ноне далее третьего года заключения, после чего походка у всех становится тяжелою, медлительною, движения вялыми, неуклюжими, цвет лица глинистым. Немецкий уголовный арестант, даже и не пытающийся вести тюремного дневника, сумел охарактеризовать убивающую скуку заточенья одною короткою фразою: «здесь живешь от чая до обеда и от обеда до ужина». С нетерпением ждать обеда и ужина заставляет не физический, а душевный голод: доставка в камеру пищи получает характер такого события, которое, хотя бы в некоторой степени, нарушает тюремное однообразие.