Интервью для столичной газеты - страница 19

стр.

Когда одолели плов и пили из щербатых пиал кок-чай, бригадир мирно сказал:

— Чудаковат ты, крановой. То сварщику чуть по шее не надавал за то, что он закладные детали не проваривает как следует, хотя, за это морду набить, конечно, не грех, но это — дело начальства. Сегодня вот нам выпивку сорвал. За баб своих хлопочешь, ремонтников подменяешь. Сидел бы, как все крановые, с книжкой да почитывал — книги, видать, ты любишь,— или бы похрапывал в тенечке, мы бы тебя будили, когда надо. И с начальством не лебезишь — карьериста видно за версту. Непонятно, какая тебе выгода в этом, врагов только и наживешь, а они тебе не по должности — ты человек маленький, крановой, хотя и высоко сидишь…

Гимаев ничего не ответил, только улыбнулся и, поблагодарив, вышел из-за стола. Шагая к крану, он думал: «Как же глубоко проникла в душу некоторых людей мысль, что непременно нужно халтурить, отлынивать, не вмешиваться, помалкивать, выгадывать, если обыкновенная, честная работа вызывает не только удивление, а кажется им чуть ли не аномалией».

Тарас пока не объявился, на свадьбу не приглашал, звонил редко. Возвращаясь, Гимаев с грустью посматривал на молчавший роскошный телефон. Так хотелось легким нажатием кнопок набрать нужные цифры и услышать Каринэ, но в Ташкенте ее не было. Осень выдалась ненастной, и всех студентов с первых дней занятий вывезли на уборку хлопка. И работала она от него очень далеко, в другую сторону от Ташкента, в каком-то совхозе.

Она успела приехать к нему только раз и сейчас, в письмах, жалела, что не успела показать ему Самарканд: теперь эта поездка откладывалась надолго. Каринэ уверяла, что Самарканд нужно смотреть поздней осенью или ранней весной. Самарканд был рядом, в полутора часах езды, и в свободные дни Максуд мог съездить туда сам, но ему хотелось увидеть этот древний город глазами Каринэ.

Осень была дождливой. После свинцовых ливней подкрановые пути проседали, путейцы не успевали их подштопывать, начали лететь ходовые двигатели. Акрам, мокрый, худой, злой, клял заказчиков, экономивших на щебеночном основании; теперь простои кранов обходились в сотни раз дороже, чем копеечная экономия на щебне. В такие дни, глядя на низкое, тяжелое небо, Максуд думал, что где-то далеко отсюда его хрупкая Каринэ. Не мерзнет ли, не болеет? Какие условия на хлопке у студентов — он видел, когда по воскресеньям выезжал на помощь в подшефный колхоз.

Однажды он вернулся с работы поздно, усталый, насквозь промокший. В конце смены, когда дождь хлестал как из ведра, неожиданно появились два трейлера с долгожданными плитами перекрытия. Строители только ушли, а он задержался, чтобы поставить кран на захваты: по ночам налетали неожиданные ветры. Пришлось самому стропить и самому поднимать каждую плиту. Вверх-вниз по узкой вертикальной лестнице крана — тридцать метров туда и обратно: не держать же машины до следующего дня, хотя принимать груз для строителей никак не входило в его обязанности.

В безлюдном холле общежития на столе, где всегда лежала ежедневная почта, одиноко белел конверт. Максуд ждал весточки от Каринэ и прямо-таки метнулся к столу. Письмо было для него, но аккуратный женский почерк был ему незнаком. Он подумал: наверное, что-то случилось с Каринэ. И, не решаясь вскрыть письмо тут же, поднялся к себе в комнату. Еще раз глянул на почерк — может, Наталья? Тонкий конверт почему-то вызывал смутное беспокойство.

«Мой милый, дорогой Максуд,

— начиналось неожиданное письмо,

— тебя, наверное, удивит мое послание: после стольких лет и вдруг я… Но, зная тебя, твой характер, я все-таки смею надеяться, что ты не забыл, помнишь, а, может, еще и любишь меня…

Ведь ты любил меня, это я знала, чувствовала. Даже через годы, через память меня волнуют, обжигают твои давние слова. Иногда я просыпаюсь среди ночи и не могу уже уснуть до утра, потому что снились счастливые дни, когда ты обнимал меня сильными руками, и я до сих пор помню запах твоих волнистых волос, которым завидовали даже девушки и которые мне никогда не удавалось растрепать. Боже, какое счастливое время! Даже порою не верится, что все это было со мною, и у меня был ты — сильный, надежный…»