Иосиф - страница 3
Говорю:
– Мне нужна тугая проволока, стальная!
Достали, встали сзади с винтовками, смотрят, что я делаю. Не сразу я сообразил, что тут в чём. Не спеша работаю. А они, как эти – сзади толкутся!
Я:
– Не дышите мне в спину и отойдите подальше, – говорю. – Я так не могу работать!
– Но ты, работник, сейчас ты додышисси у нас! Мы тебя хлопнем, с проволокой стальной, и всё тут табе! Отдышисси! – лаются, а отходят дальше.
– Открыл?
– Открыл! Но они все пальцы мои потом перемазали – отпечатки брали! А потом заставили расписаться. А я говорю:
– Так я же писать не могу!
– Ставь крестик!
– Какой крестик?! – я и вправду не знал, что нужно гдето расписываться! И как расписываться! А они подумали, что я дурака валяю!
В общем, чуть не расстреляли! Ха-ха! Нужен был ещё! Оставили! Потом эти же чекисты опять к нам приехали:
– Богучаров Иосиф?
Я говорю:
– Сами видите, Богучаров Иосиф я! Вы же один раз брали меня!
Один другому говорит:
– Гляди, какой разговорчивый?
Другой:
– Собирайся и поехали!
– Куды?
– На кудыкину гору! Собирайся! Подлец такой! Спра-ашивает он ещё!
А это был 1924 год. Это я запомнил. Мы ещё относились к станице Тишанской! Голод начинался и полная разруха стояла. Все моторы, дизеля, вся техника была собрана со всех хуторов на Бык-гору. Они там стояли и мокли под дождями. Зачем это сделали? Технику всю угробить? А дальше что? И людей?! И вот на горе этой комсомолки собрались, а дождик лупить – страсть! А там же ни одного кустика нет, где спрятаться. И стоять эти комсомолки, мокрые, как курицы, и щщастливые!
– А зачем они на гору залезли?
– А почем я знаю? Комсомольцы! Везде голод, холод, а они гогочут! Зубы скалят! Весело им, понимаешь?! Социализьму они строють! Я вот обратил внимание – каждое время выбирает своих чудаков. Тогда были комсомольцы. Смешные – до упаду! Они ведь никто ничего делать не мог! Только – языком!
– Они были местные?
– Были и местные, и всякие! Их поначалу было мало, но были. – Отец вздохнул. – Там же среди них и Пашаня была, жана моя вторая, с какой я до тюрьмы да и после 12 лет прожил. Уж как она на собрания любила ходить! Медом не корми!.. Да. Комсомольцы и комсомолки! Горлопаны – до упаду! Один гармонист у них был – Иван Пунцов. Да лучше бы он эту гармошку в руки не брал, не мучил её. Рвет меха, тянет изо всех сил, а музыки никакой путевой нету.
– Пап! – решил я пошутить. – Признайся, может ты сам комсомолец был? Тайный?
– Кто?! – отец не понял моего «тонкого» юмора и продолжил дальше. – Мне приказывают выбрать из всех двигателей наилучший и запустить его. Опробовать, а там – будем строить мельницу! Привезли-то меня в одной холщевой рубахе. Надеть нечего было и холод был, и я уже промок, но я был, Паша, без портков!
– Без штанов!?
– Да нет, на мне, стыдно признаться, но на мне ничего нижнего не было! Я нагнуться не мог! Там же сзади стояли веселые и зубастые! Комсомолки эти – Пашани! И Ваня с гармошкой! А я решил свой двигатель отыскать, я его хорошо знал. Ну и – свой он! Понимаешь? Свой, родной! Его Иван Осьпович выбирал, привозил! Я иду, а комсомольцы за мной, и Ваня Пунцов наяривает! Пашаня потом рассказала, что они мне так силы придавали! Им приказали – петь и плясать вовсю! Искал, искал я движок свой и нашел. И деда вспомнил, и баз наш, полный живности, и мать-покойницу вспомнил! Слезы как полились!.. Хорошо, дождик шел. Комсомольцы эти…
Эту историю отец вспоминал не раз, и каждый раз горько плакал… Таким жалким и страдающим я его не видел…
– Мельницу запустил?
– Запустил, Паша, запустил, – вздыхал отец.
Вышло так, что на нем социализм в лице Михаила Сергеевича и закончился. До самой смерти отец лудил, паял худые, «латанные-перелатанные» предперестроечные совхозные радиаторы тракторов.
Если бы не коленка простреленная, куда бы повернул его Всевышний?..
Отец был сапожником, мельником, портным, столяром. На похоронах отца, а умер он 5 августа, до смерти неделю лил ужасный дождь. А как умер – дождь прекратился. Выглянуло солнце. За три дня до похорон подсохло. И уже к вечеру на поминках за столами, накрытыми во дворе, было 100 человек. Ровно сто! Старики, старухи, кто любил и уважал Иосифа Павловича (в страшный голод 1947 года, когда отец работал в Нижней Речке на мельнице, он спас не одну семью), собрались со всех близлежащих забытых, разрушенных хуторов. И кто-то заметил: