Ищейки: Часть I - страница 10

— И что тут случилось? — спросил Йон, обращаясь к портрету. — Придурок, ты меня слышишь, э?

Портрет, естественно, не ответил, и Рейке не оставалось ничего, как самому попытаться понять, чем же нарисована окружавшая его картина.

Кровь. Разбитая мебель. Синяки на лице и груди убитого, и три пореза на теле, нанесенные умелыми руками профессионального убийцы. Кровь повсюду. Не вяжется.

Давным-давно Йон видел, как работают севрасские наемники. Чисто. Тень, возникшая из ниоткуда, исчезала в никуда, оставляя после себя труп жертвы. Прирожденные мастера ножа, что тут еще скажешь. Потому и стоят соответствующе.

И, внезапно, такой бардак. Почему? Покойник сопротивлялся? Смешно. Нельзя сопротивляться тому, кого даже не увидишь. Но у покойного Ойзо вся морда разбита, а, значит, убили его не сразу.

Йон кружил по гостиной, внимательно глядя под ноги. Разбитый столик; среди лакированных обломков, вперемешку, фарфоровые осколки, еда, помятые цветы. Пришлось встать на колени, чтобы поближе разглядеть это месиво. Крошки печенья и цветочный мед, разлитое вино. Запах специй для вина ощущался вполне отчетливо, даже спустя полных четыре круга. А что это все дает? Что стол был накрыт для свидания с женщиной, на встречи с деловыми партнерами и холостяцкие пьянки такое не подают. Йон развернулся спиной к столику, сел, скрестив ноги. Он был готов сто лян поставить, что отсюда все и началось. От старинного лакированного столика со сладостями, окруженного грудами мягких подушек.

Итак, у Ойзо-младшего разбито лицо. Один удар пришелся справа, в губы, второй в левую скулу. Неглубокие царапины, да синяки по груди и плечам, мелкие, но частые.

— Ах, ты ж скотина! — сообщил портрету Йон, когда сообразил, чем конкретно занимался накануне гибели магистратов сынок.

Он неоднократно видел такие повреждения в той, другой жизни, когда доводилось брать насильников. Так бьет, сопротивляясь, жертва, прижатая к земле тяжелым мужским телом.

— Кастрировать тебя мало, сучье ты вымя! — насильников Рейке ненавидел.

И пусть Боги уже вынесли ему приговор, жертве от этого не легче.

Сыщик встал, глядя на гостиную другими глазами. Все верно. Она сопротивлялась, подралась. Потом Ойзо бегал по комнате, то ли спасаясь, то ли пытаясь догнать убийцу. Последнее, конечно, маловероятно. Но зато понятно, почему так много крови.

Интересно, кто она, эта несчастная? Вряд ли из общества, да и где девушка из приличной семьи встретит севрасского горца? Жизнь — не любовный роман. А, значит, сын столичного магистрата ходил по борделям…

Насвистывая под нос, Йон остановился у нетронутого дракой угла. Алтарь не был посвящен никому конкретному, потому на почетном месте лежал узел из красно-синей шелковой веревки, символ единства Отца и Матери, такие бесплатно раздают в первый день нового года. Да стоял портретик, словно в насмешку. Интересно, что за личность держит у алтаря свой портрет, а не портреты родителей или возлюбленной? Своеобразная, как минимум.

Рейке распотрошил комод, выдвигая ящички. Сунул в один карман перевязанную розовой лентой пачку надушенных писем, в другой — стянутую простой бечевкой пачку счетов. Поковырял пальцем в фарфоровой баночке с духами. Запах был приятный, дорогой — стоят такие духи как три месячных дохода малолетнего дока. Подумав, сыщик сунул баночку в тот же карман, что и счета. Еще раз окинул взглядом композицию на алтаре и вдруг заметил, что в чаше для подношений, из-под уложенных пирамидкой яблок, торчит голубой шелковый лоскут. Пришлось, предварительно извинившись, его вытащить.

В голубом шелке было что-то маленькое и плотное. Йон потыкал сверток пальцем, пытаясь опознать содержимое на ощупь, но тут за перегородкой раздались голоса. Он отчетливо различил слова «дознаватель», «магистрат», потом был вопль, и в тот момент, когда перегородка отъехала в сторону, Йон рыбкой выпрыгнул в окно.

Привычно перекатился по земле, смягчая падение, и, вскочив, понесся к забору. Фора у него была приличная, учитывая, что те два болвана у двери умудрились разуться из уважения к давно мертвому хозяину дома.