Ищу комиссара - страница 21

Он спрашивал себя и не находил ответа, не мог понять: как оказался он в этом пыльном грохочущем нутре добитого автозака, мчащегося по ухабам неизвестно куда, а главное — непонятно зачем? Неужели в том и состояло его, Редозубова, жизненное предназначение, чтобы вот так, сорвавшись с места, даже не пообедав, ехать за каким-то «Телефункеном», чтобы успокоить какого-то Игоря, вернувшегося из Артека и не нашедшего одной из своих игрушек? Для чего же он закончил автомобильный техникум, потратил столько бессонных ночей, изучая уравнения критической устойчивости, вычерчивая графики динамических систем и нагрузочных режимов, вникая в структурные формулы крекинг-бензинов и дистиллятных масел? Для чего провел столько напряженных часов и дней у стендов технической диагностики и в смотровых канавах? Неужели все это нужно было только для того, чтобы теперь, забыв про все, мчаться сломя голову за каким-то Хаймой?

Редозубов вдруг понял, что всегда, во все важные, переломные моменты своей жизни он, оказывается, шел на поводу у каких-то посторонних людей, руководствовавшихся исключительно личными или, вернее, ведомственными соображениями, нимало не интересовавшихся мнением самого Редозубова и, уж конечно, менее всего заботившихся о его судьбе.

За примерами далеко ходить не приходилось. Так, мечтая попасть в автомобильные войска и имея, казалось бы, для осуществления своей мечты все основания, он без возражений принял предложение капитана-пограничника только потому, что тот заявил, будто такие парни, как Редозубов, позарез нужны на границе. И когда на другой день у Редозубова спросили, где он хотел бы служить, капитан-пограничник, не дав сказать и слова, заявил, что вопрос, по его мнению, следует считать решенным: парень желает служить на границе, и он, капитан, может это только приветствовать. Самое же обидное заключалось в том, что, встретив Редозубова незадолго перед демобилизацией, капитан пограничник (вернее, он стал к тому времени уже майором), кивая на знаки воинской доблести и на две медали, украшавшие грудь Редозубова, воскликнул:

— Богатырь! И служил на заставе богатырской! Вот видишь!.. А помнишь, ты хотел в какие-то там автомобильные войска? — Он хлопнул Редозубова по сержантскому погону и, довольный собой, захохотал, давая понять, насколько несерьезным было желание Редозубова. — Скажи спасибо, что я тебя сразу разглядел!..

Да, так было всегда: добросовестность, с которою он приступал к любой порученной работе, всюду понимали так, будто это конкретное дело и есть его истинное призвание. Но то была армия. Каждый мужчина в нашей стране — солдат, и на каком бы посту ни застала его армейская служба, всюду он обязан приложить максимум стараний и способностей и выполнить свой долг. Так рассуждал Редозубов-старший, закончивший войну в звании капитана и в должности командира автобата. И Редозубов-младший, ушедший в армию через два года после смерти отца, свой долг выполнил.

Но милиция!.. Почему милиция?.. Почему он здесь не нашел в себе силы отказаться? К милицейской службе он не чувствовал ни тяги, ни призвания. И добро бы еще в ГАИ, куда первоначально направил его райком комсомола: как автомобилист, в ГАИ он чувствовал бы себя более или менее уверенно… Но уголовный розыск?!

Он мысленно окинул взглядом свои полтора месяца службы в милиции и пришел в отчаяние. Что же он сделал за этот немалый срок? Раскрыл кражу пятирублевого поролонового коврика и электрической бритвы, за которыми бегал три дня по всему поселку? Еще два-три таких же «дела»? И это за полтора месяца! Водитель лесовозного автомобиля вывозит за этот срок пять тысяч кубометров леса!.. «Да, я безвольный человек, — с горечью думал Редозубов, подпрыгивая на жесткой лавке для конвоя. — Разве нельзя было отказаться? Ведь каждый понял бы, что в гараже от меня куда больше толку…».

Автозак затормозил между тем у старого, с оборванными наличниками, восьмиквартирного дома по Краснопартизанскому переулку. Это был один из первых домов-ветеранов, выстроенных в поселке, когда еще только образовывался леспромхоз. Редозубов дождался, пока Шабалин вылез из кабины и выпустил его на свободу. Яркое солнце ослепило после пребывания в полутьме. Двор являл собой крайнюю степень бесхозяйственности и беспорядка и, что самое огорчительное, равнодушия населявших его обитателей, с которыми не могли пока сладить ни участковый, ни санэпидстанция, ни даже поселковый Совет.