Искатель, 1974 № 03 - страница 33
Потому я и напомнил ей про наши ночные радости, но она хоть и мягкая, а очень упрямая всегда была. Покачала головой и говорит:
— Нет, Алеша, людям для этого ночь дана…
Глупые у нее представления какие-то были — это, наверное, от плохого воспитания. Я злорадно сказал ей:
— Это точно. Все самые лучшие дела люди ночью делают. Мы с тобой делаем приятные дела. А когда я один, без тебя, то я свои дела тоже лучше всего ночью обделываю…
Она бессильно и испуганно развела руками:
— Что же я поделать могу?
— Смотри, Зося, — сказал я жестко и весело, — как бы тебе совсем не стать дневной женщиной.
— Это как?
— А так: ты сначала с мамусей своей замечательной жила, а теперь работаешь всегда по ночам, у тебя для любви ночного времени не остается, и с твоей стыдливостью останешься без мужика.
— Что-то ты заботишься обо мне больно, не к добру это, — усмехнулась Зося.
Я почувствовал, что она сейчас рассердится или обидится на меня, а я не хотел, чтобы она сейчас на меня сердилась или обижалась, не нужно по мне сейчас было. Мне требовалось, чтобы она меня любила, как в первые наши дни. Я поцеловал ее еще разок и сказал:
— Не обращай внимания. У меня стал склочный характер.
Зося радостно засмеялась:
— Вставай скорее, завтрак готов…
Мы ели сосиски, хлебные ломтики, поджаренные в яичнице, пили крепкий сладкий кофе, и, может быть, от того, что не было тряской сутолоки колес под ногами, въедливой вагонной пыли, пронзительной карбидной вони вокзальных сортиров и я совсем не чувствовал невольного напряжения побега от возможно близкой погони, но именно во время этого завтрака в маленькой, очень чистенькой кухне Зосиной квартиры я подумал на мгновение: «А может быть, действительно, завязать?» И по тому, как я испуганно и торопливо прогнал эту быструю короткую мыслишку, я понял: чтобы завязать, мне надо гораздо больше смелости, чем продолжать и дальше воровать.
Зося собиралась в магазин, а я лежал на тахте и обдумывал текст письма, которое мне сейчас надо было соорудить. Письмо для меня было очень важным, думал я о нем сосредоточенно, и в этот момент был, наверное, похож на своего папаню, когда он боролся за правду. Зося заглянула в комнату:
— Ну я пошла? Скоро вернусь…
— Погоди. Ты Сеньку Бакуму давно видела?
Зося поставила сумку на пол, прислонилась к дверному косяку.
— Нет, не очень. А что?
— Повидать я его хотел. Потолковать есть кое о чем.
Зося покачала головой:
— Не знаю, захочет ли он с тобой говорить.
— А почему не захочет? — пожал я плечами. — С тобой же захотел говорить.
Она помолчала немного, потом сказала медленно:
— Леша, дурачок, ты мужчина, ты этого не понимаешь. Не надо тебе с ним встречаться.
— Так объясни мне, раз я не понимаю, — ухмыльнулся я. — Он ведь тебя, а не меня любил, а говорить с тобой стал. Чего же ему со мной не поговорить?
Зося сосредоточенно смотрела в пол, и я видел, что она хочет мне что-то сказать, да с духом собраться никак не может.
— Потому и стал со мной говорить, что любил он меня. Когда человек любит, он очень многое может понять и простить…
— Авось и меня простил. Хотя и вины-то я за собой не чувствую: он тебя что — на рынке купил? Сначала он любил, а потом я пришел и его любовь перелюбил.
Зося подняла глаза, долгим взглядом посмотрела на меня и тихо сказала:
— Не надо так, Алеша, говорить. Вы с ним очень разные…
— Зося, ласточка моя, не надо ненужные слюни растягивать. И не надо делать из Бакумы влюбленного принца. Бакума — вор, такой же, как я, злой спокойный блатняга. Понимаешь, он вор, настоящий вор в законе, и ушел он из кодла только потому, что понимал — со мной ему работать и наваристей и спокойней…
Зося снова взяла сумку в руки, выпрямилась:
— Может быть. Не знаю, может быть, ты и прав. Только он больше не вор…
Я опешил:
— Как не вор? А кто, святой?
— Нет, не святой. Он шофер. В такси работает.
— Что? Бакума — шофером?
— Да, шофером. Он мне паспорт показывал.
— Я тебе хоть три паспорта могу показать. И все на разные фамилии.
— Нет, — покачала Зося головой. — У него был один паспорт и на одну фамилию. Настоящий.
— А почему ты знаешь, что настоящий?