Искатель, 1978 № 04 - страница 6
Распрощались довольно сухо, у самых бараков.
По дорожке с автоматом на груди прохаживался коротышка Бабенко.
— Будто бы потеплело, — сказал лейтенант.
— Тут бывает такое, — сказал Бабенко с каким-то непривычным мечтательным оттенком в голосе. — По детству знаю. Только обманчиво это, утром еще круче завернет. — И, закуривая, добавил: — Я ведь недалеко отсюда, за Сарнами, в пяти километрах от Кольки. Бараничи…
Андрей улыбнулся:
— У него Коровичи, у тебя Бараничи…
— Да уж такая местность. Кроме баранов да коров, ничего не видели, зато сейчас поумнели, полсвета прошли. И что-то не тянет в село.
— А куда же?
— В Киев могу махнуть. Зараз на стройке руки нужны, семь классов есть, остальное доберу.
— Вполне.
— А Кольку тянет. Надо же, Одессу свою забув, а село снится. Может, из-за памяти, там же Фросина с дитем могила.
Фросю расстреляли немцы за то, что не сняла со стен Колькин фронтовой портрет. Спросили: коммунист? Фрося, бывшая портовая табельщица, так и не добравшаяся из отпуска домой в Одессу, измученная дорогой, с ребенком на руках, крикнула: «Да!» И немец дал очередь. А Колька-то был беспартийный.
— Пригляжу, говорит, работенку загодя. Да и маты б ему повидать. Может, отпустите, товарищ лейтенант? Вин сам просыть стесняется.
«Вот такие они у меня все, друзья-приятели, бывшие разведчики. В другой раз Бабенко с Политкиным того же молчуна Кольку до бешенства, до слез вышутят, а тут, гляди, ходатай, горой встал».
— Вы теперь сами хозяин, вроде коменданта. Собственным правом, а?
— Запрещены отпуска.
— Много кой-чего запрещено человеку, як говорыв один язвенник, покупая поллитру. А жить надо.
— Подумаю.
— Он не подведет, Колька…
Луна скатывалась к зубчато-черной полосе леса. Расстилавшийся в низине поселок с вытянутым к хуторку хвостом дворов казался издали большой нахохлившейся птицей, таившей под крыльями людское тепло.
Он представлялся Андрею со слов Сердечкина этаким богатырем с бородой. Немецкий староста — партизанский ставленник, ходивший всю войну на острие ножа. А перед ним сидел неприметный с виду мужичишка, уже в годах, залысый, старенькая фуфайка внакидку — он, видимо, собрался по хозяйству, приход лейтенанта отвлек его. На белой скатерти лежали заветренные, пересеченные морщинами крестьянские руки.
Он говорил, Андрей слушал… О том, что в районе собираются создавать колхоз, вернее, восстанавливать. Единственный кооператив, успевший образоваться еще тогда, в тридцать девятом, под его руководством; о клубе — бывшем трактире, который перестроили, оборудовали, — в нем будет избирательный участок. Стеклозавод тоже пустили, заводские помогали ему налаживать культурную и хозяйственную жизнь, так что скоро все войдет в колею…
Говорил он почему-то с усталой отрешенностью, как о чем-то прошедшем: приятно вспоминать накануне выборов, но это уже далеко и ему неподвластно. Небритое лицо было замкнутым, лишь изредка в резковатом прищуре проступал характер, но тут же возвращалось прежнее выражение усталости, таившей не то сожаление, не то обиду. Андрей по-своему истолковал настроение Митрича, сказал:
— Вы человек заслуженный, да и не старый. Наверное, не обойдется без вас поселковый Совет и сейчас.
Корявая ладонь его чуть шевельнулась:
— Помоложе найдутся.
Лейтенант не стал спорить. По комнате то и дело шныряла высокая моложавая женщина с иконным лицом. Она зло поджимала и без того тонкие губы и несколько раз сухо говорила что-то о сарае, где корова вывернула цепку вместе с пробоем, и надо скорей «улаштувать».
— Тебе говорю или стенке? Чи то женская работа?
— Погоди, жена, видишь, с человеком беседоваю…
Она застыла у печки, спиною к ним, в темной шали, обливавшей точеные плечи, заколола ножичком щепу, и Андрею показалось, что она чутко прислушивается к каждому его слову…
— Та може и годи? Корова-то…
— Я сказал! — Лицо Митрича ожесточилось и так же мгновенно обмякло.
— Может, шо подала бы, Мариночка…
— А ничего готового нема. Вчера ж самодеятельность усе подчистила…
— Спасибо! Что вы, я завтракал, — замахал Андрей руками: Митрич же объяснил ему, что Степан, сын его, заведующий клубом, завел привычку потчевать своих музыкантов после репетиции.