Искатель, 1981 № 03 - страница 11

К вечеру того же дня Нырков, прихватив с собой продуктов и прикрыв сеном пулемет, вместе с Баулиным выехали в бричке из Козлова и покатили в сторону Моршанска. Малышев и двое чекистов сопровождали их верхами.

Долго ждал Сибирцев прихода отца Павла. Легонько покачиваясь в кресле, он смотрел, как медленно катилось, заворачивая за угол дома, солнце, и за садом, в низине собирался туман, обволакивал кустарник, гасил яркие дневные краски. Потом туман сам собой рассеялся, и между макушек раскидистых высоких лип появился узкий серп зарождающегося месяца.

Наступали сумерки.

Елена Алексеевна вынесла на террасу керосиновую лампу с медными завитушками и надколотым стеклом. Редко зажигали ее: с керосином было туго. Пользовались простой коптилкой, да и то нечасто, ложились, едва темнело.

Вокруг лампы сразу закружились мотыльки, мошки, опаляя крылышки, падали на стол. Вместе с идущей ночью наваливалась плотная до осязания духота.

— Отчего вы не ложитесь? — спросила Елена Алексеевна, зевая и машинально крестя рот.

— Душно. Как перед грозой… Вон, слышите, погромыхивает?

— Да, — согласилась Елена Алексеевна, — дышать буквально нечем. Как себя чувствуете? Не знобит?

— Нет, слава богу.

— Вы знаете, Михаил Александрович, когда нас разыскал посыльный от доктора и сказал, что в госпитале лежит раненый товарищ нашего… Яши, — она на мгновение отвернулась и приложила ладонь к глазам, — я не поверила. А Машенька помчалась с ним. Откуда только силы нашла… И вот привезла вас… Она сильная…

«Сообразил Илья… — думал меж тем Сибирцев. — Значит, выдал себя за доктора. Это он хорошо придумал. Что ж, тем лучше, никаких концов».

— Что вы говорите? — удивленно протянул Сибирцев. — Маша? Да… Ничего, знаете, не помню.

— Ну, конечно, вы тогда плохой были… А вы где служили, Михаил Александрович?

— Далеко. В Сибири, на Дальнем Востоке.

— Боже… И Яша?

— Да, и он. Мы вместе.

Елена Алексеевна покачала головой. Сибирцев свернул самокрутку и прикурил от лампы.

— Ишь, старина какая… — пробормотал, разглядывая лампу.

— Почти ничего не осталось, — легко вздохнула Елена Алексеевна. — Менять уже нечего…

— А похоже, быть нынче грозе, — заметил Сибирцев, прислушиваясь к отдаленным раскатам.

Наверно, где-то на юге, под Тамбовом, собиралась гроза, пробовала силы, чтобы пролиться теплыми ливнями, напоить высушенную, но такую благодатную землю. Как ждали, как молились о ней ночами мужики, а она погромыхивала себе вдалеке и пропадала в сполохах зарниц.

Зашелестел кустарник за террасой. Елена Алексеевна подошла к лестнице, выглянула в темноту, пугливо прислушалась и снова вернулась к столу, к зыбкому свету.

— Ложитесь спать, Елена Алексеевна, — мягко сказал Сибирцев. — Да, совсем забыл. Тут может ко мне один человек прийти. Не хочу вас беспокоить, а разговор у нас с ним может оказаться долгим. Поэтому, если услышите голоса, не волнуйтесь. И хорошо бы Машу предупредить. Пусть и она отдыхает, не выходит. Как она себя чувствует?

— Пролежала весь день… Плакала. Ну да что ж теперь поделаешь?.. Наверно, спит. Устала… Как быть, Михаил Александрович? — Елена Алексеевна молитвенно сложила ладони. — Ведь пропадет она здесь. Дни мои сочтены, я знаю, поверьте. Уж говорила ей, настаивала: «Езжай, дитя мое, в город, брось старуху. Люди глаза закроют. А ты молодая, у тебя жизнь впереди…» Нет, не хочет. Плачет, убивается, а не хочет… И родственников у нее никого на белом свете. Одна я. Да разве ж это помощь? Михаил Александрович, вы человек городской. Пристройте Машу куда-нибудь. Она старательная, все может. А там, глядишь, и человека хорошего встретит. Двадцать четвертый пошел ведь. Не век же вековать в девицах… Помогите, а? Ну, а я уж и умерла бы со спокойным сердцем…

Елена Алексеевна безвольно сложила ладони на столе, и глаза ее тускло блеснули в мигающем свете лампы. Сибирцев протянул руку и ладонью накрыл ее пальцы, сухие и холодные, как неживые.

— Успокойтесь, Елена Алексеевна. — Сибирцев опустил голову. — И вы еще поживете, и Машу мы не оставим. Идите спать и не волнуйтесь. Спокойной ночи.

Оставшись один, он долго сидел, глядя на огонь и отстраненно наблюдая рой мошек, толкущихся на свету. И снова перебирал в памяти мартовские дела, думал о себе, о странной судьбе своей, которая привела его на бандитский остров, едва не отправила на тот свет, а теперь вот забросила сюда, в эту тихую патриархальную обитель. Причем забросила не случайным гостем, прохожим, а вестником беды, в минуты глубокого горя и потерянной надежды.