Искатель, 1987 № 02 - страница 26

Смущаясь, он показал на небольшие картины на полу. И я как бы заново увидел стоявшего передо мной человека. Рудольф стыдился своей бедности, к которой еще не успел привыкнуть и следы которой были видны повсюду. Потертые брюки, залатанный халат на вешалке. Бедность не помешала Рудольфу воспротивиться такому властному характеру, как Эдвард Тирбах!

Я стал рассматривать картины… Они мне понравились. Городские пейзажи, казалось, выполнены небрежно, но это был Париж с его легкой, трепещущей красотой. На обороте каждого полотна была проставлена просто мизерная, на мой взгляд, цена.

Я похвалил его манеру письма и, как мне кажется, сделал это довольно убедительно.

Моя похвала, видимо, растрогала его.

Я выбрал пять картин и сразу же расплатился.

Рудольф поблагодарил меня за лестный отзыв, за деньги и, не считая их, с показным безразличием опустил в карман.

— Это я должен благодарить вас, господин Тирбах, так как убежден, что в будущем стану обладателем редких и ценных полотен большого мастера.

— Вы льстите мне, господин Хьюз.

— Я говорю искренне, — заверил я и попытался перевести разговор на старого Тирбаха: — Нелегко без родительской помощи. Чем ярче талант, тем нужнее ему материальная поддержка.

— У отца свои позиции, которые я не вправе осуждать, — тихо проговорил он. — Мы расстались мирно, хоть и имеем разные убеждения.

— Вы расходитесь во взглядах на избранную вами профессию?

— Во взглядах на деньги. Отец считает, что они в нашем обществе нужны только тем, кто умеет умножать материальные ценности. Эти люди — цвет нации, на них держится общественное благосостояние. Все остальные — иждивенцы общества. И для отца это не пустая фраза. Если капитал не увеличивается, говорил отец, то общество начинает загнивать. Поскольку я не усвоил этого основного закона, он не намерен оплачивать мои заблуждения. Однако после смерти он все же обещал оставить мне миллион.

— Вам эта сумма нужнее сейчас, — вставил я. — Разве ему не все равно?

— Видите ли… Отец все еще пытается заставить меня вернуться на путь истинный. Я не могу предъявлять претензии отцу, так как мы с ним разные.

— Разве вы не его сын?

— В девять лет у меня уже был приличный счет в банке. О дальнейшем я должен был позаботиться сам. Я мог выбросить эти деньги, а мог приобрести акции, даже открыть небольшое Дело, и на родительскую ссуду больше не рассчитывать… Но вклад быстро иссяк, а делать деньги я так и не научился.

Работы Рудольфа свидетельствовали о его несомненной одаренности. Добьется ли он признания? Ответить на этот вопрос не мог никто, так как успех в искусстве подобен лотерее и часто зависит от случайных обстоятельств. Далеко не последнюю роль здесь играют опять-таки деловые качества.

Итак, я мог бы написать трогательный очерк о сыне известного миллионера, вынужденного зарабатывать на хлеб картинами… Трудная полуголодная жизнь, бытовая неустроенность в настоящем и полная неизвестность в будущем… И в этих жестоких условиях, когда жизнь неизбежно калечит человеческие души, он сумел сохранить внутреннюю чистоту и доброжелательное, даже всепрощающее отношение к людям.

Но в своей статье я скорее всего должен был встать на сторону его отца.

Мне хотелось помочь Рудольфу, но как изменить отношение к нему отца? Я медлил уходить из мастерской, пытаясь найти обстоятельства, которые могли бы оправдать Тирбаха-младшего в глазах света.

Через день я опять зашел в мастерскую. Он вновь отклонил мое предложение пойти в ресторан. К таким заведениям он питал устойчивую антипатию и предпочитал дешевые кафе.

Я принес с собой продукты, и мы с Рудольфом устроились за выцветшей занавеской прямо на топчане.

— Вот это по мне, — сказал Рудольф. — Милая домашняя обстановка. Свобода и непринужденность. Никаких условностей, можно все брать руками. А что ресторан? Чопорность, натянутость, музейная выставка зеркал и хрусталя.

Во время нашей беседы появился еще один гость. Он слегка прихрамывал и опирался на бамбуковую трость.

— Добрый день, господа, — поздоровался вошедший. — Мне сказали, что здесь я могу найти Рудольфа Тирбаха.

— Это я, — представился художник. — С кем имею честь?