Искры гнева - страница 17

Болел он долго, но всё же выздоровел.

Позже, уже будучи взрослым, Савка не раз бывал в кузне, брал в руки молот, но по-настоящему помахать им ему ещё не приходилось. Однако ту мечту — месить железо — не погасили ни годы, ни работа с серпом или косою, ни даже чумакование. Когда же Савка попал в кузницу Данилы, то желание стать кузнецом разгорелось ещё больше. И вот сегодня наконец-то он по-настоящему поработал у наковальни. Савка, конечно, понимал, что ему далеко ещё до мастерства, но приятно и то, что хоть в охоту намахался молотком, А когда же он сам, без помощи Лаврина, согнул в кольцо раскалённое железо, то почувствовал, как радостно ойкнуло сердце в груди, и он, Савка, вдруг стал каким-то другим — будто сразу повзрослел, у него прибавилось сил, и он поверил в себя, поверил, что и он на что-то способный…

В ушах. Савки до сих пор звучали слова Лаврина о железе: «Из него и наральник, и копьё…»

— Савко! — послышался голос матери. Обеспокоенная долгим отсутствием сына, она вышла на улицу в надежде встретить его. — Савко! Где ж ты был так долго? Ждала тебя к обеду — не пришёл. И в полудник — тоже. Уже ведь вечер. Ой, какой же ты? — всплеснула она вдруг ладонями. — Будто побывал в печной трубе или в кузнице.

— В кузнице, мама, в кузнице! — воскликнул радостно, с гордостью Савка, целуя мать в седеющие виски. — Я — кузнец.

Просторная, в три окна, комната со времён старого Петра Кислия, который построил её, называлась «голодной» или «кладовой»: туда складывали разные домашние вещи и товар, иногда зерно. Отпрыск Петра — Саливон — превратил эту комнату в гостиную. Её побелили в светло-голубые тона, на стенах развесили ковры, а на них — пистолеты, сабли, портреты каких-то военных и неизвестных панов; у стен вместо лавок поставили табуреты. Большой стол, который находился раньше в святом углу, сейчас красовался посредине комнаты, заваленный всякими побрякушками, трубками и разных размеров поставцами[7]. Всё это, по мнению молодого Кислия, было на манер панских гостиных и отличалось от обыкновенных казацких и сельских комнат, показывая зажиточность и достоинство хозяина.

Сегодня утром по приглашению Саливона его посетили бывшие казаки — дуки[8] Чуб и Саломата. Угощая гостей крепкой брагой, хозяин признался, что с тех пор, как в кузнице Лаврина загорелся тот удивительный чёрный горючий камень, он не знает покоя и думает-гадает, как бы этот камень завезти сюда, в Каменку, и вообще в эти края.

— В кузне — видали. А горит ли он в пени? — спросил предусмотрительный Саломата.

— Пробовали уже. Горит, — заверил Кислий. — В моей винокурне пробовали.

— А будет ли он дешевле дров? — вёл своё тот же Саломата.

— Если вывозить большими мажарами, то будет даже дешевле древесного угля, — сообщил Саливон. — А добираться туда не так уж и далеко… И лежит ничей. Бери сколько хочешь.

— Надо же, ничей! Бери и вези? — удивлялся Чуб. — Это, наверное, потому, что мало кто знает о нём.

— Довольно того, что знаем мы. И упустить его не должны! — решительно заявил Кислий. — Поэтому я и позвал вас.

— Да, если такое дело, то зевка, разумеется, давать нельзя, — согласился Саломата. — А всё-таки давайте подумаем, какая нам будет от этого польза.

Кислий снова стал убеждать, что такое чумакование очень выгодно, вот только набрать надо в дорогу побольше мажар.

Начали подсчитывать: набралось тридцать возов.

— Маловато, — вздохнул Саливон. — Нам ещё бы десятка два-три наскрести и чтоб мажары были большие.

Всё можно было бы решить, конечно, очень просто — привлечь к участию в новом обозе чумаков-камеичан, как это делалось раньше. Но Кислий не хотел общаться с беднотой.

Посоветовавшись ещё, решили: день-другой подумать, а потом сойтись и снова потолковать.

Не успели дуки выйти со двора, как приехали паны: сосед-помещик, молодой Казьо Пшепульский, со своим родственником, который при незнакомых называл себя, подчёркивая свою знатность, Йозеф-Януш Кульчицкий. Молодые люди подъехали к дому, слезли с лошадей, кинули поводья женщине, которая проходила поблизости, и начали подниматься на крыльцо. Саливон поспешил к гостям, едва успев выхватить из сундука и надеть праздничный жупан.