Искусство стареть - страница 11

Воспринимая мир как данность,

взгляни на звёзды, не спеша:

тягчайший грех – неблагодарность

за то, что воздухом дышал.

Неизбежность нашей смерти

чрезвычайно тесно связана

с тем, что жить на белом свете

людям противопоказано.

Просветы есть в любом страдании,

цепь неудач врачует случай,

но нет надежды в увядании

с его жестокостью ползучей.

Когда б остался я в чистилище,

трудясь на ниве просвещения,

охотно б я открыл училище

для душ, не знавших совращения.

Наплевать на фортуны превратность,

есть у жизни своя справедливость,

хоть печальна её однократность,

но прекрасна её прихотливость.

Природа позаботилась сама

закат наш уберечь от омерзения:

склероз – амортизация ума

лишает нас жестокого прозрения.

Живёшь блаженным идиотом,

не замечая бега лет,

а где-то смерть за поворотом

глядит, сверяясь, на портрет.

О законе ли речь или чуде,

удручающий факт поразителен:

рано гибнут хорошие люди,

и гуляет гавно долгожителем.

Серые подглазные мешки

сетуют холодным зеркалам,

что полузабытые грешки

памятны скудеющим телам.

Естественна реакция природы

на наше неразумие и чванство,

и нас обезображивают годы,

как мы обезобразили пространство.

Пьеса « Жизнь» идёт в природе

не без Божьей прихоти:

одеваемся при входе

и лежим при выходе.

Для одной на свете цели

все бы средства хороши:

пепел дней, что зря сгорели,

подмести с лица души.

Плыву сквозь годы сладкой лени,

спокойной радостью несомый,

что в тьму грядущих поколений

уже отправил хромосомы.

Хотя живём всего лишь раз,

а можно много рассмотреть,

не отворачивая глаз,

когда играют жизнь и смерть.

Нас как бы время ни коверкало

своим наждачным грубым кругом,

не будь безжалостен, как зеркало,

и льсти стареющим подругам.

Проживая легко и приятно,

не терзаюсь я совестью в полночах,

на душе моей тёмные пятна

по размеру не более солнечных.

Текучка постепенных перемен

потери возмещает лишь отчасти:

в нас опытность вливается взамен

энергии, зубов, кудрей и страсти.

Подумав к вечеру о вечности,

где будет холодно и склизко,

нельзя не чувствовать сердечности

к девице, свежей, как редиска.

Я раньше чтил высоколобость

и думал: вот ума палата,

теперь ушла былая робость —

есть мудаки со лбом Сократа.

Живя блаженно, как в нирване,

я никуда стремглав не кинусь,

надежд, страстей и упований

уже погас под жопой примус.

В течение всех лет моих и дней

желания мне были по плечу,

сегодня я хочу всего сильней

понять, чего сегодня я хочу.

Размышлять о природе вещей

нас нужда и тоска припекает,

жажда сузить зловещую щель,

сквозь которую жизнь утекает.

Старики сидят, судача,

как мельчают поколения,

и от них течёт, прозрачен,

запах мудрости и тления.

Жизнь становится дивной игрой

сразу после того, как поймёшь,

что ничем и ни в чём не герой

и что выигрыш – в том, что живёшь.

Друзей вокруг осталось мало:

кому с утра всё шло некстати,

кого средь бела дня сломало,

кого согнуло на закате.

Надежды очень пылки в пору раннюю,

но время, принося дыханье ночи,

дороги наши к разочарованию

от раза к разу делает короче.

Уже мне ветер парус потрепал,

рули не держат заданного галса,

простите мне, с кем я не переспал,

особенно – кого не домогался.

Естественно, что с возрастом трудней

тепло своё раздаривать горстями,

замызгана клеёнка наших дней

чужими неопрятными гостями.

Я жил, как все другие люди,

а если в чём-то слишком лично,

пускай Господь не обессудит

и даст попробовать вторично.

А славно бы увидеть, как в одежде

я лягу под венки при свете дня,

и женщины, не знавшиеся прежде,

впервой сойдутся около меня.

Я в этой жизни – только странник

и вновь уйду в пространство ночи,

когда души отверстый краник

тепло своё сполна расточит.

Гуляки, выветрясь в руины,

полезны миру даже старыми,

служа прогрессу медицины

симптомами и гонорарами.

Плетусь, сутулый и несвежий,

струю мораль и книжный дух,

вокруг плечистые невежи

влекут прелестных потаскух.

Чадит окурок дней моих

всё глуше и темней,

и тонким дымом вьётся стих

с испепелённых дней.

Пел и горланил, как петух,

крылами бил, кипел, как кочет;

устал, остыл, совсем потух,

теперь он учит и пророчит.

Когда, заметно делая добрее,

уже несёт по устью нас река,

черты ветхозаветного еврея

являются в морщинах старика.