Испанские братья. Часть 3 - страница 22

Всю ночь и следующее утро монахи старались заставить его отречься. Во время торжественной церемонии, хотя он и был лишён возможности говорить, его взгляд говорил о твёрдости души, и его не смог поколебать даже вид любимой жены среди приговорённых к пожизненному заключению. Когда, наконец, его освободили от кляпа и привязали к позорному столбу, он сказал:

— Я мог бы доказать вам, что вы сами обречены на гибель, потому что не следуете моему примеру. Но для этого уже нет времени. Палачи, зажгите же скорей огонь, в котором мне суждено сгореть!

Даже умирая, он, хоть и неосознанно, укреплял других.

Среди мучеников находился один из слуг дона Касалья, Хуан Санчес, которого арестовали во Фландрии вместе с де Леоном. Он держался очень стойко, но когда зажгли огонь, и верёвки, которыми он был связан, перегорели, естественный инстинкт самосохранения заставил его выбежать из огня, и, не зная, что это означает, броситься на эшафот, где те, кто в последнюю минуту сдавался, получали прощение.

Его тотчас окружили служившие на этом посту монахи и предложили ему более лёгкую смерть. Когда он пришёл в себя и огляделся — с одной стороны стояли коленопреклонённые кающиеся, с другой стороны в огне (по словам очевидца — как в собственной гостиной) стоял де Гезо. Хуан Санчес сделал свой выбор: «Я хочу умереть как де Гезо», — сказал он, и медленно вернулся в пламя костра, с радостью приняв смерть. Другой приговорённый на этом аутодафе, дон Доминго де Рохас, осмелился воззвать к справедливости короля, и услышал знаменательный ответ: «Я бы сам подносил дрова в костёр, чтобы сжечь моего сына, если бы он был таким же ничтожеством, как ты».

Всего этого дон Карлос по эту сторону могилы не узнал. Мужество непобедимых станет явным, когда для народа Божьего наступит великая суббота. Сейчас же он видел только мрачную сторону событий — голый факт неотвратимости нечеловеческих мук и гибели. Карлос любил де Гезо не только как своего наставника, он восхищался им с великодушным энтузиазмом молодого человека, который в более взрослом и зрелом человеке нашёл свой идеал — всё то, чем он хотел стать сам.

Если бы испанцы не упустили часа своего посещения — Карлос в этом не сомневался — де Гезо стал бы подвижником реформации. Но они его не узнали, поэтому вместо славы ему была приготовлена огненная колесница. Для него, и для большинства мужчин и женщин, которым Карлос в братском единении пожимал руки — Лосада, де Ареллано, Понсе де Леон, донна Изабелла де Баена, донна Мария де Боргезе — все эти и ещё много других имён он повторял про себя, добавляя к каждому: «Покоится во Христе». Где-то в глубинах подземелий, возможно, ещё томится его отец по вере, неустрашимый Хулио, и ещё фра Константин и молодой монах из Сан-Исидро, фра Фернандо. Но стены цитадели разлучили их так же безнадёжно, как сама смерть.

Вся прошлая жизнь казалась Карлосу сном. Во время лихорадочного жара он не раз видел себя окружённым любимыми лицами, но сейчас его одиночество было абсолютным, он был полностью оторван от мира, где обитали живые люди. Его братья по вере после жестоких жизненных бурь вошли в царство покоя, а для него всё не открывались золотые ворота. Он не роптал, ибо молитва Спасителя «Не моя, но Твоя воля да будет» глубоко внедрилась в его сердце. Исполненный тоски, печали и отчаяния, он только спрашивал: «И ныне чего ожидать мне, Господи?»

Как долго я влачил оковы рабства

Не знаю я, и ум мой помрачён.

Ни дня не знал я и ни ночи…

(Кэмпбелл)

В следующую ночь Карлос спокойно спал в своей камере, когда его разбудил звук отпираемого замка. Глаза его расширились от ужаса — фантазия тотчас заставила его увидеть все мерзости камеры пыток. Вошёл Беневидио в сопровождении Эрреры. Карлосу велели встать и одеться. После своего такого долгого знакомства с Санта-Газой Карлос знал, что он с равной вероятностью успеха может обратить свои вопросы к её стенам и колоннам, как и к её служителям, поэтому он молча повиновался, хотя и исполнял приказание медленно и с большими усилиями. Однако его самые страшные опасения скоро рассеялись, потому что Эррера стал складывать те немногие вещи, что у него были, готовя их к тому, чтобы унести. «Меня просто переводят в другую камеру, — подумал он, — из неё до Бога будет так же недалеко, как и от этого места».