Испанские братья. Часть 3 - страница 3

О фра Константине поступали самые разноречивые сведения. Сначала утверждали, что знаменитый проповедник не только признал себя виновным, но под пытками дал показания против своих братьев. Потом прошли слухи (и это соответствовало истине), что его, как бывшего капеллана и приближённого короля, не подвергали пыткам, но доказательства его вины были получены случайно. Высокопоставленная дама, одна из его ревностных сторонниц, тоже находилась в заточении. В её дом снарядили алгвазилов, чтобы конфисковать принадлежащие ей драгоценности. И тогда её сын, не разобравшись в цели визита гвардии инквизиции, под влиянием страха отдал им книги, которые фра Константин прятал в доме этой дамы. Среди них находилась рукопись, в которой ясно указывалось на приверженность автора идеям реформации. Когда эту рукопись предъявили заключённому, он больше не стал сопротивляться: — Теперь у вас есть полное и правдивое свидетельство моей веры, — сказал он. И вот теперь он находился в одной из отвратительнейших камер самого глубокого из подземелий Трианы.

Среди тех, кто чаще всего удостаивал Карлоса посещениями, был аббат, настоятель монастыря доминиканцев. Этот человек, казалось, проявлял особый интерес к судьбе молодого «еретика». Он был явным воплощением характера, о которых говорят много, но они очень редко встречаются в действительности. Господин настоятель был ярым фанатиком. Если он грозил Карлосу неугасимым огнём преисподней, что он очень часто делал, то он хотя бы сам верил в то, что говорил.

Карлос чувствовал искренность оппонента, и поэтому испытывал к нему что-то вроде дружеского расположения, и при том настоятель слушал слова Карлоса с большим вниманием, чем все остальные, ведь каждый говорящий хочет, чтобы его слушали, даже если он заточён в мрачнейшем подземелье Трианы, а возможность высказаться предоставляется так редко.

С адской ночи допроса прошло уже много недель, а Карлос всё ещё, больной и бессильный, лежал на своей циновке. Дух его был ясен и спокоен. Ему не было отказано в помощи врачей. Ни лекари, ни хирурги не были виновны в том, что он не выздоравливал. Они могли залечить раны и поправить разорванные суставы, но иссякающий источник жизни они обновить не могли, как и не могли влить новые силы в разбитое, бесконечно утомлённое тело. И Карлос ещё яснее, чем приставленный к нему врач понимал, что за пределы этой камеры ему уже не выйти.

Но однажды к Карлосу пришло мимолётное, острое чувство тоски и сожаления. Была весна, и мир был прекрасен, залит светом и теплом, но в мрачном подземелье это отражалось очень мало. Мария Гонсалес порой получала доступ к нему, частью потому, что Беневидио стал менее ревностно относиться к своим служебным обязанностям, а частью потому, что о побеге узника не могло быть и речи, и его перестали так строго охранять. Несколько раз дочка тюремщика робко входила к нему вместе с кормилицей и приносила больному юноше подарки. Эти посещения действовали на Карлоса, как тепло солнечного луча. За короткое время он подружился с милым добросердечным ребёнком.

Однажды утром она появилась вместе с Марией, в руке она держала корзинку, из которой она с видимым удовольствием стала вынимать золотистые апельсины.

— Смотрите, сеньор, — казала она, — теперь они очень вкусны, потому что распустились цветы (севильяне считают апельсины съедобными только тогда, когда распускаются новые цветы). Обеими ручонками она брала из корзины душистые соцветия и бросала их на циновку рядом с лежащим на ней юношей. В её глазах они по сравнению с ярко-оранжевыми апельсинами не имели совершенно никакой ценности.

Карлос же это воспринимал иначе. Острое благоухание, наполнившее камеру, оживило его сердце болезненнопечальными, такими недосягаемо прекрасными мечтаниями, которые волновали его ещё долго после ухода дорогих гостей. В прошлую весну, когда апельсиновые рощи стояли в полном цвету, для его глаз навсегда померк свет солнца, потускнела синева неба и поблекли все краски роскошного Божьего мира. Прошёл всего год, но каким долгим, бесконечно долгим был этот год! А ещё годом раньше он, счастливый гулял с донной Беатрис по дорожкам апельсиновых рощ, и с восторгом отдавался волшебству своей первой, своей единственной юношеской мечте о любви!