Исполинское радио - страница 13
Она положила руку себе на грудь и прошептала:
— Мы должны один миллион девятьсот шестьдесят пять тысяч долларов... Ах, но я отнимаю у вас время, а вам надо писать свою прекрасную пьесу, — и голос ее снова сделался гибким и выразительным. — Я отрываю вас от работы, а я хочу, чтобы вы сидели бы да все писали, писали, писали, и я хочу, чтобы вы пришли сюда с женой сегодня вечером, в любое время после девяти, я вас познакомлю кое с кем из самых близких моих друзей.
Эвартс спросил у швейцара, как добраться до гостиницы «Ментона», но, не поняв его объяснений, снова заблудился. Он долго бродил по Ист-сайду, пока не набрел на полицейского, который наконец вывел его на дорогу к гостинице.
Милдред-Роз плакала от голода. Все трое вымыли руки и отправились в «Автомат», а затем чуть ли не до девяти часов вечера гуляли по Бродвею. Потом вернулись в гостиницу. Элис надела свое вечернее платье, и они оба поцеловали Милдред-Роз на прощанье. В вестибюле они встретили Битси, сказали ему, куда идут, и он обещал им заглядывать к Милдред-Роз.
Путь к Мэрчисонам оказался длиннее, чем он запомнился Эвартсу. Элис была легко одета и вся посинела от холода. Когда они вышли из лифта, к ним навстречу поплыли звуки рояля и женского голоса:
Что поцелуй, что вздохи?..
Горничная приняла от них пальто, а в конце прихожей, в дверях, стоял сам мистер Мэрчисон и приветствовал их. Элис распушила и поправила шелковый пион на груди, и они вошли в комнату.
Народу было много, свет — приглушенный, певица у рояля заканчивала романс. Пьянящий запах меховых накидок вместе с острым ароматом духов наполнял комнату. Мистер Мэрчисон познакомил Элис и Эвартса с парочкой, оказавшейся возле дверей, и покинул их. Парочка тут же повернулась к ним спиной. Эвартс оробел и притих, но Элис была возбуждена и шепотом гадала, кто да кто стоят вокруг рояля. Она была уверена, что все они — кинозвезды. Так оно и было на самом деле.
Романс кончился, певица встала из-за рояля и пошла в другой конец комнаты. Раздались аплодисменты, и потом вдруг все умолкло. Мистер Мэрчисон подошел к другой женщине и попросил ее спеть.
— После нее — как можно! — сказала женщина.
Разговор во всех группах оборвался. Мистер Мэрчисон просил выступить одну за другой, но все отказывались.
— Придется обратиться к миссис Маллой, — сказал он с горечью.
— Ну что ж, — согласилась Элис. Она вышла на середину комнаты, встала в позу, сложила руки на груди и начала петь.
Мать учила Элис, что нельзя отказываться петь, когда просит хозяин, а Элис свято выполняла все заветы матери. Девочкой она брала уроки пения у некой миссис Бахман, пожилой вдовы, проживавшей в Уэнтворте. Она всегда пела на школьных вечерах, и в начальной школе, и в старших классах. На домашних праздниках тоже, рано или поздно, ее непременно просили петь, и тогда она поднималась со своего жесткого дивана подле печки или выходила из кухни, где была занята посудой, и пела песни, которым ее выучила миссис Бахман.
На этот раз предложение спеть что-нибудь пришло так неожиданно, что Эвартс не успел предостеречь ее.
Горечь, с какой мистер Мэрчисон обратился к Элис, не ускользнула от Эвартса, и он хотел было ее остановить, но как только она начала петь, ему все уже показалось несущественным. Голос у нее был приятный, и от всей ее небольшой фигурки веяло строгостью и простодушием. Когда Эвартс оправился от смущения, он стал замечать, что гости слушают ее уважительно и со вниманием. Многие из них и сами выросли в маленьких городках вроде Уэнтворта, сердца их не успели зачерстветь, и простенькая песенка, которую Элис пела своим бесстрашным голоском, напоминала им об их собственной молодости. Гости не перешептывались, не улыбались. Многие слушали, опустив голову, и Эвартс даже видел, как одна дама поднесла платок к глазам. Он уже успокоился и решил, что Элис выйдет с честью из этого испытания, как вдруг с ужасом осознал, что она поет «Анни Лори»[6].
Миссис Бахман, которая давным-давно научила Элис этой песне, научила ее одному эффектному приему, которым Элис с успехом пользовалась и когда была маленькой, и позже, в старших классах; но даже в их затхлой гостиной в Уэнтворте, с ее неизбежным запахом нужды и кухни, этот прием начал уже приедаться и раздражать ее домашних. Фокус заключался в том, чтобы после заключительных слов песни: