Испорченная реальность - страница 8

— Мои родители мертвы, — говорю я, хотя просто верю, что помню это. — Я был единственным ребенком.　

— Кто тогда?　

— Кто-то с работы?　

— Пожелал, чтобы тебя не было, чтобы заполучить твою надбавку или место на парковке? Не смеши. Ты интегрируешься в реальность этого человека.　

Я не уверен, что он знает значение этого слова, возможно, просто услышал от кого-то.　

Я отвожу взгляд — приходится. О ком еще он может говорить? Никого другого не осталось.　

— Кто? — спрашивает он, склоняясь ко мне, обдавая тошнотворным дыханием.　

Я отвечаю — еле слышно:　

— Карен.　

— Кто она? Твоя жена?　

Я киваю. Все еще отвожу взгляд, но сложно смотреть здесь по сторонам и не увидеть чего-то, о чем пожалеешь. Вот тихо плачет ребенок — все лицо и руки в синяках. Вот женщина ест окровавленное мясо и скалится на любого, кто на нее посмотрит. Оно греется на костре в маленьком котелке, но недоварено, и мой желудок сводит. Вот мужчина с картой, вытатуированной на лице, и шестеркой — на бритом затылке. Может, мне удастся стрельнуть у него сигарету. Я не курю, никогда не курил, но если это избавит меня от разговора с торчком...　

— Извини, мужик, — говорит он. — Она — ключ.

Я жажду наказания.

— Карен. — Скорее вздох, чем слово.　

— Думаешь, она стала счастливей?

— Какого черта ты меня спрашиваешь?! — Теперь я почти кричу. С меня хватит. Я вскакиваю, смотрю на него — с ненавистью и гневом, злобно и беспомощно.　

— Это не значит, что она не любила тебя, — говорит он, поднимаясь вместе со мной и хватая меня за руку.　

— Отцепись! — Обычно в моем голосе не слышно угрозы. Но в этом слове нечто большее, я в жизни от себя такого не слышал. Он не отстает.　

— Достаточно только вопроса, — говорит он. — Что, если?.. Что, если, например, ее муж не родился на свет? Что, если?..　

Я сбросил его руку.　

— Минутное любопытство, — говорит он, — обретающее плоть. Меняющее реальность.　

Стоя я выше этого типа. Во мне не осталось страха. Не сейчас. Я распрямляюсь, ощетинившись, как кот, нависаю над ним, словно задира-третьеклассник. Но слушаю и понимаю. Я говорю:　

— Она может это исправить?　

Он качает головой:　

— Ты можешь.　

— Как?　

— Убив ее.　

— Что?　

Прежде чем реальность снова сдвинется. Прежде чем кто-то снова ее изменит, какой-нибудь Антонио Феррари за пятнадцать тысяч километров отсюда.　

Меня трясет. Я отшатываюсь. Меня снова мутит, и я радуюсь, что в желудке пусто. Голова кружится. Трудно сосредоточиться. Но я больше не боюсь. И не сержусь. Все чувства вытекли сквозь пальцы рук и ног, покинули тело вместе с разумом и силами. Да, теперь я уверен, что пропаду. Все кончено.

А затем женщина возвращается и шепчет мне на ухо:　

— Он хочет тебя видеть.　

Я не мог смотреть ему в глаза. Один был мертвым, неподвижным, пугающим, другой сиял, как жуткий изумруд. Он протянул руку, пошевелил пальцами, словно поторапливая меня, и снова сказал:　

— Монету.　

Несмотря на хриплый голос, понять его было не сложно. Он казался живым. Бодрым. Остальной мир превратился в размытое, неясное пятно.　

Я забормотал, пытаясь подобрать слова, и наконец выдавил что-то вроде:　

— Чего?　

Он показал мне нож. Ничего примечательного, не броский, не длинный, не особо острый. Честно говоря, выглядел он старым и ржавым. Перочинный нож — не охотничий, но порезать им можно. Хотя полицейские часто патрулировали тротуар, мост был длинным, и патрульных поблизости не оказалось.　

— Не вынуждай, — сказал он.　

— У меня нет денег.　

— Может, так оно и есть. — Он кашлянул — отвратительный, мокрый звук: — Тогда тебе не поздоровится.　

Я сунул руку в карман, вытащил пятерку. Остальная сдача за пиво была монетами.　

— Вот. Все, что есть.　

Он смотрел на дрожащую в моей руке банкноту. Единственный здоровый глаз дернулся, изуродованный остался недвижим. Он выхватил пятерку, сунул ее в карман и сказал:　

— Сойдет.

Нож исчез. Я не понял куда. Он отступил к цементному ограждению высотой до пояса и железным перилам. Технически мы все еще находились под мостом. Через несколько метров пешеходная дорожка поднималась, чтобы слиться с ним. Какой-то департамент использовал здешний клочок земли, и пауки натянули сети между рельсов. Бродяга стоял достаточно близко, чтобы один из этих пауков забрался к нему в шевелюру или чтобы что-то выползло из нее. Он улыбнулся. показав несколько зубов, заостренных, как иглы.