Исповедь о женской тюрьме - страница 8

Забравшись на верхнюю нару, можно было выглянуть в маленькое узкое окошечко под потолком. Так я поняла, что нахожусь в подвальном помещении, потому что видела асфальт и проходящие мимо ноги. Судя по тому, что ноги мелькали очень часто, место было довольно проходимым. Так странно было наблюдать за этими ногами, спешащими куда-то. Возможно, и я ходила здесь неоднократно, даже не подозревая о том, что кто-то наблюдает за моими передвижениями. Эти идущие мимо мужские ботинки и женские сапожки стали для меня неким символом моего пребывания в ИВС. Началом нового мироощущения — они шли мимо, а ты словно застыл и уже не сдвинешься с места.

Так и протекала моя жизнь в стенах изолятора целых десять дней. За это время ко мне наведался адвокат пару раз и принес бутерброды. Он улыбался и говорил очень много о моей семье и о том, как он с ними общается. Для верности показал договор, который они подписали, так что я верила каждому его слову. Почему-то он не считал нужным обсуждать со мной дело и выяснять подробности произошедшего. Рыжиков не говорил:

— Скажи, это ты сделала или нет? Мне надо знать это наверняка, чтобы строить свою защиту. Я твой адвокат, должен знать всё.

Ничего подобного. Его вообще не волновало, что произошло в тот вечер.

Он преподносил все так, словно это дело решенное, что он сам во всем разберется, а мне надо просто положиться на него. Казалось, что у него все схвачено, за все заплачено и, волноваться совершенно не о чем.

Несколько раз родственники передавали мне еду и некоторые вещи — теплую куртку, белье, зубную щетку и пасту, несколько книг. Последние помогали коротать бесконечные дни, озаренные тусклой лампочкой. Все время хотелось есть. Хотелось нормальной горячей пищи, ведь питалась я там одними бутербродами. Тело постепенно привыкло к холоду и меня не била постоянно дрожь, но сразу после сна бывало очень холодно.

Передачи со свободы могли мне о многом поведать. Вот, например, блинчики. Я точно знала, что принесла их мама, ведь такие блинчики печет только она. А вот эта куртка — моего парня, мама точно никогда не передала бы мне такой бесформенный пуховик, зато он был теплый. Значит, они общаются, делают что-то вместе. Что же они думают в эти моменты? Что обсуждают? Я представляла, как они, буквально несколько минут назад, были где-то совсем рядом, а теперь отходят вместе от здания ненавистного ИВС.

Думая об этом, забиралась снова на верхнюю нару и смотрела в окно. Свет из него давал представление о времени суток, иногда светило солнце и ног было мало, а вот когда вечерело ноги мелькали туда-сюда без остановки. Эта часть улицы хорошо освещалась фонарями, значит, окна моей темницы выходили не куда-то во дворы, а на улицу.

Однажды, как только я забралась на свой наблюдательный пункт, в дверь застучали и охранник заорал:

— А ну спускайся.

Чем я ему помешала? Могла устроить побег? Побеспокоить проходящих мимо граждан? Лишили меня даже такого малого развлечения, потому что теперь, как только я забиралась наверх, откуда ни возьмись, появлялся охранник и прогонял меня.

Наконец, мне предъявили обвинение. Все как положено: в присутствии адвоката следователь (совсем другой, а не та девушка из райотдела) зачитал мне приговор, и я подписала бумагу о том, что ознакомлена и понимаю, в чем меня обвиняют. Все это было сухо и без лишних разговоров и эмоций. Никому не было дела до того, что в данный момент решается чья-то судьба. Для двух служителей закона, это была простая обыденная процедура, на которой каждый из них присутствовал много раз. А я ощущала все больше и больше, что от меня ничего не зависит, что ничем сама я повлиять на происходящее уже не могу. Словно волна подхватывала и несла куда-то, а моей задачей было не захлебнуться.

Вечером десятого дня охранник сказал:

— С вещами на выход.

Как ни хотелось мне поверить в то, что меня отпускают домой, такого позволить я себе не могла. Собрав те немногие пожитки, что скопились у меня за десять дней, я предстала перед охраной. Как полагается, на меня нацепили наручники, и надежды мои на счастливое освобождение тут же растаяли. Меня посадили в большую грузовую машину, специально оборудованную для перевоза заключенных, и мы отправились в путь.