Исповедь пофигиста - страница 8

Зорро, как правило, «разводил». Такой говор тягучий, тянучий, как будто ну не сопли жует, а воздух не может выдохнуть:

— Ну че ты гонишь такой базар…

А курнуть, нюхнуть, я ж говорил, у него всегда при себе. Насыплет прямо в бумажку, даже не свернет в трубочку (некогда), просто загнет на концах и — раз! — засосал: ах-а-а!..

Я говорю:

— Ты че, кончаешься?

— Едь, Лука. Такие мульки вижу… Ну, мужики, все, труба!

Пальцы веером, и начинает пургу гнать.

А вот Заяц наоборот, этот очень интеллигентный. Он сидел много. Высокий такой, блин, элегантный, спина ровная и голову держит прямо. И только в спортивном костюме, в самом дорогом.

— Я не люблю пургу гнать, — всегда грустно говорил он.

Если его спросишь, он ответит, а то молчит. С «клиентом» говорит так:

— Два дня. Через два дня нет денег — мы тебе визу делаем в Турцию.

Разворачивается и уходит.

Зорро и Заяц жили по соседству. Как-то прибегают утром, звонят на фирму по «хэнди» от калитки: открой.

Как будто нельзя крикнуть-звякнуть. А им по фигу: платим-то мы. Я открыл.

— Где Андрей?

— Сейчас будет.

А они чего-то ругаются, спорят:

— Да не было этого!

— Да было!

Входит Андрей:

— Что случилось?

— Я иду с Зайцем, — рассказывает Зорро, — видим: летающая тарелка!

Андрей говорит:

— Зорро, ты уже укололся.

Зорро же что горит, пьется, нюхается — все в себя, глаза уже посинели.

— Летающая тарелка, Андрюха! Этаж шестой-седьмой. Мы идем, а она нам светит! Я не кололся, ты мне веришь? Нет?

Говорят, что я когда-то родился. Наверное, брешут. Такие, как я, появляются в готовом виде. Сколько есть чудес света, я не знаю, но я точно — первое!

Помню, что очень-очень давно жил в Сибири, в городке Стрежевом. Было там и полярное сияние, и жара летом за сорок. Болота парили, комаров больше, чем ягод, а зверья не меньше, чем комаров.

Мне одиннадцать лет. Как будто день рождения. Все за столом, заходит отец.

— Да ты опоздал, па, к столу.

— А я привез тебе подарок! Пойдемте все, покажу.

Выходим. У отца на крыше «Москвича» стоит карт «Пионер»: пятьдесят кубов, двигатель форсированный, три передачи. Я одурел! В тот день, наверное, и родился… водилой!

Анатолий Семенович, тренер клуба, сказал мне:

— Ты здесь один со своим картом. Но у каждого человека видно, подает он надежды или нет, а у тебя не видно. Ты чего-то боишься. Нет?

Чего мне бояться? Только первого места. Я никак не мог представить себя себе на самой вершине, на кончике пьедестала и поэтому постоянно ошибался. Я был вечным «призовым». Но я хотел быть гонщиком. Или музыкантом. Но за семь лет ни разу не брал «золото», а без него в «Формулу-3» не попасть. Поэтому на чемпионате РСФСР парни сказали, что все мне помогут: всех будут держать и давить. Я тогда уже на багги гонял.

И вот до финиша — всего два круга. Первым шел «питерский», третьим — я. Наши ребята зажали второго на внешнем круге. Он притормозил, и я его обошел. На последних виражах меня догнал Горилла. Ему, видно, тоже «золото» приспичило. Он подставил мне переднее колесо, я перелетел через него, и, когда машина оторвалась от асфальта, наступила тишина. Как у нас в Сибири перед офигенным дождем. Я даже детдом вспомнил…

Ну и все, что до детдома. А это такая седая древность — труба! Тогда и летописцев еще не было. А я уже был.

Короче, мне всего три годика, мы в Киеве живем, в старом-престаром районе, на Подоле. Это где самый старый и знаменитый украинский революционер Владимир с крестом на горе и окна всех первых этажей ниже уровня земли. В нашем дворе было несколько домиков и большие деревянные ворота, створки ворот перекосились и почти не открывались. Через ворота мы пролезали бочком, а въезжать-выезжать было просто некому.

И хрен его знает, как в таких крошечных домишках и двориках вмещалось столько разного народу! Кто в домино стучал, кто через ворота бочком пролезал, кто на велосипеде по двору гонял. Но из всего народа мне запомнился только один совсем немой мужик, Алик. Отца моего звали Алик и мужика Алик, и оба — с бородой. Немой Алик нам, пацанам, из коры делал парусники, и мы эти парусники у колонки, где мать набирала воду, в луже пускали.