Исповедь сталиниста - страница 57

Постепенно до всех нас стала доходить драматичность сложившегося положения. Саня — член нашего коллектива. Можно ли ее с ребенком хоть на время оставить в чужом селе и у чужих людей? А потом что?..

— Иди потолкуй с хозяйкой и принимай решение, — приказал мне Ушеренко. — Ты же у нас хранитель печати.

Я боязливо зашел в хату, где коромыслом стоял пар: мыли в корыте новорожденного. Отозвав к порогу хозяйку, стал объяснять ей, что нам пора в дорогу. Но как быть с Саней и ребенком?

— Мы что, не люди?! — с возмущением ответила женщина. — Пусть побудет у нас до лета, с родней своей спишется… Но вот плохо с пеленками…

Главное было решено. Потом с согласия Ушеренко я приказал всем офицерам собрать для Сани деньги, у кого сколько имелось, достать из «сидоров» и отдать байковые портянки, не бывшие в употреблении, и чистые простыни… С какой готовностью все откликнулись на приказ, потроша карманы и вещмешки! Потом Таня Курочкина развернула пишущую машинку, и я продиктовал ей всевозможные документы: справку о том, что Саня Шевченко доблестно служила в действующей армии, ходатайства в адрес председателя сельсовета и властей района оказывать Сане помощь (продовольственную, медицинскую, жилищную). Скрепил документы подписями, гербовой печатью…

Жалко, что не запомнилось название села, где мы оставили Саню[3]. И никто из нас, живых «мужественников», не знает, как сложилась ее судьба и судьба ее дочери. Правда, когда мы уже были в Румынии, в редакции поговаривали, что один из наших печатников будто бы переписывается с Саней. Но достоверности никакой…

Попрощавшись с Саней, которая так и не произнесла ни слова, редакция двинулась в дальнейший путь. Все было, как вчера, — непролазная грязь, пудовые сапоги, и мы гуcьком волоклись сквозь легкий туманец, окутавший поля. Благо, что хоть облачное небо не грозило налетами немецких самолетов. Была бы для них немалая пожива, ибо рядом с нами тянулась нескончаемая вереница крестьян — пеших и на подводах, — доставлявших фронту боеприпасы.

Всех нас донимал голод, а впереди — многие десятки километров пути. Я чувствовал вину перед товарищами. Как же так? Идем мы по родной мне Украине, в одном месте даже пересекли узкоколейную железную дорогу Гайворон — Винница, которая севернее проходила через мое родное село Кордышивку, и я ничем не могу помочь в нашей беде. Вспомнил, как в селе, которое редакция недавно покинула, меня приняли за ворожея и во двор нашего секретариатского дома набилось полно женщин с различной снедью. А ведь и через то село прокатился прожорливый фронт. Значит, крестьяне сумели кое-что припрятать от немцев да и от нашего воинства. Знал я украинскую натуру — добрую, щедрую, но, разумеется, до определенного предела. Когда семье грозит голод, как тут не проявить изобретательности? Чаще всего помогала матушка-земля, в которую можно было закопать нужные для пропитания запасы. Да находились и другие потайные места. Во время коллективизации, когда рьяные активисты села и районные уполномоченные под метелку изымали у селян зерно, мой отец соорудил в сарае вторую стенку и между стенками спрятал два мешка ржи. Но и там нашли и конфисковали!.. А когда однажды гнал самогонку и по чьему-то доносу нагрянула милиция, успел вылить готовое спиртное в два ведра, вынести их из кухни и поставить на виду среди двора. Милиция перевернула вверх дном хату, чулан, сарай, но самогонку не обнаружила.

И я решил в нашем бедственном положении тоже блеснуть находчивостью, пусть она меня и не украшала. Когда под вечер на нашем пути оказалось очередное село и мы втянулись в его длинную улицу, я предложил всем остановиться и ждать дальнейших моих распоряжений. Сам же зашел в дом, который выглядел побогаче. Пожилая и тощая хозяйка сидела за прялкой, а на лежанке играла с самодельной куклой косоглазая девчушка лет шести, как потом оказалось, ее внучка. Мое появление в хате не произвело особого впечатления на ее обитателей, видимо, уже привыкших к визитам военных. Поздоровавшись, я устало заговорил по-украински, при этом деловито осматривая горницу.