Исповедь убийцы - страница 13

стр.

— Какие права? — спросил князь.

— Права вашего сына, — совсем тихо произнес я.

На какое-то мгновение воцарилось молчание. Потом князь указал на широкий стул, стоявший перед письменным столом:

— Присядьте, молодой человек.

Я сел. Вернее сказать, я пропал на этом чертовом стуле. Его мягкие подлокотники, притянув меня, не отпускали, как те плотоядные растения, которые притягивают беспечных насекомых, чтобы потом полностью их уничтожить. Я сидел обессиленный и, как мне тогда показалось, еще более бесславный, чем был, пока стоял. Не осмеливаясь положить руки на подлокотники, я вдруг почувствовал, что они, как парализованные, свисая по обеим сторонам стула, незаметно и по-идиотски начали раскачиваться, а у меня не было сил их удержать. На мою правую половину лица беспощадно светило солнце, и князя я мог видеть только левым глазом. Опустив оба, я решил подождать.

Князь позвонил в стоявший на столе серебряный колокольчик и, когда появился слуга, приказал принести ему бумагу и карандаш. Я не шевелился. Мое сердце сильно заколотилось, а руки стали раскачиваться еще сильнее. Рядом, уютно потягиваясь, что-то проурчала собака. Принесли письменные принадлежности, и князь начал:

— Итак, ваша фамилия?

— Голубчик.

— Место рождения?

— Вороняки.

— Отец?

— Умер.

— Я не спрашиваю о его состоянии здоровья, — сказал Кропоткин, — его профессия?

— Он был лесничим.

— Есть еще другие дети?

— Нет.

— В какой гимназии вы учились?

— В городе В.

— Отметки хорошие?

— Да.

— Хотите ли вы учиться дальше?

— Да, конечно.

— Вас интересует какая-нибудь определенная профессия?

— Нет.

— Так, — отложив карандаш и бумагу, сказал князь.

Он встал, и я увидел под его распахнувшимся халатом кирпично-красные штаны, как мне тогда показалось, из турецкого шелка, и кавказские, украшенные бисером сандалии. Он выглядел так, как в моем воображении мог выглядеть султан. Князь вплотную приблизился ко мне, по дороге пнув собаку, которая, заскулив, отодвинулась в сторону. Я почувствовал на своей опущенной голове его острый, как край ножа, взгляд.

— Встаньте! — сказал он.

Я встал. Он был выше меня на две головы.

— Посмотрите на меня! — приказал он.

Я поднял голову. Он долго рассматривал меня.

— Кто вам сказал, что вы мой сын?

— Никто. Я уже давно знаю об этом. Я подслушал, я догадался.

— Так, а кто вам сказал, что вы можете требовать какие-то там права?

— Никто. Я сам так решил.

— И какие же права?

— Право называться так…

— Как?

— Так, — повторил я, не отваживаясь сказать: «как вы».

— Вы хотите, чтобы вас звали Кропоткин?

— Да!

— Послушайте-ка, Голубчик! Если вы и правда мой сын, то неудавшийся. Это значит — нелепый, совершенно нелепый.

В его голосе я почувствовал издевку, но вместе с тем впервые в нем прозвучали добрые нотки.

— Вам, Голубчик, следовало бы самому себе сказать, что вы нелепы. Вы признаете это?

— Нет!

— Ну, тогда я вам объясню. По всей России у меня, вероятно, есть много сыновей. Кто знает, сколько? Я долго, слишком долго был молод. Возможно, и у вас уже есть сыновья. Я тоже когда-то был гимназистом. Мой первый сын — от жены школьного смотрителя, второй — от его дочери. Первый из этих сыновей — законнорожденный Колохин, второй — незаконнорожденный Колохин. Эти два имени, если их вообще можно назвать именами, я помню, потому что они были первыми. Но моего лесника Голубчика я не помню совсем, как не помню многих, многих других. Не могут же по миру болтаться сотни Кропоткиных, как думаете? И что это за права и законы? А если б даже и был такой закон, кто может гарантировать, что это действительно мои сыновья? А? И тем не менее я забочусь о них обо всех, если, конечно, о них знают в моей личной канцелярии, ибо я — за порядок. Все без исключения адреса, касающиеся этого вопроса, я предоставил моему секретарю. Ну? Вам есть что добавить?

— Да, — сказал я.

— Что же, молодой человек?

Теперь я мог смотреть на князя абсолютно хладнокровно. Я был достаточно спокоен, а когда наш брат спокоен, он становится наглым и гонористым.

— Меня не интересуют мои братья. Речь идет только о моих правах, — сказал я.

— О каких правах? У вас нет никаких прав. Езжайте домой. Извольте кланяться вашей матушке. Прилежно учитесь. Вот они — ваши права!