Испытание „Словом…“ - страница 27
Наблюдения филологов не противоречили таким выводам. С.П. Обнорский, Н.М. Каринский, Л.П. Якубинский, Б.А. Ларин и Н.А. Мещерский безусловно подтвердили соответствие языка «Слова о полку Игореве» представлению о литературном языке древней Руси XII–XIII веков. В то же время они указывали, что список, попавший к Мусину-Пушкину, был написан не раньше начала XVI века, потому что при переписке писец явно правил орфографию оригинала, с которого списывал текст. Это была эпоха так называемого второго югославянского влияния, когда вместе с памятниками письменности на Русь проникла и распространилась болгарская орфография, в соответствии с которой стали приводить и тексты более древних памятников, поправляя их при переписке.
Главным в наблюдении филологов было то, что русский язык, которым написано «Слово…» и который неискушённому читателю представлялся «новым» по своей близости к живому русскому языку, оказывался более древним, чем болгаризмы и церковнославянизмы, только производившие впечатление древности. Чистая русская речь лилась со страниц «Слова…», пробиваясь, словно струйка животворного родничка, сквозь завалы камней велеречивой средневековой учёности. Это был язык «старшей поры» — язык договоров Игоря с греками, язык «Правды Руской», язык, на котором Владимир Мономах писал своё «Поучение», и на котором было написано «Слово о погибели Русской земли». К нему примыкал язык «Моления Даниила Заточника» — хотя сам текст «Моления…» и был составлен из разнообразных, по большей части переводных цитат, — и язык апокрифов, в которых я находил параллели к «Слову о полку Игореве». Короче говоря, это был наш, исконный русский язык!
Филологи датировали язык «Слова…» домонгольским временем достаточно широко. Они отмечали в нём наличие слов болгарских, сербских, чешских и польских, греческих и даже латинских, существовавших в то время в древнерусском языке, послужившим, в свою очередь, основой для языков русского, украинского и белорусского народов. Вместе с тем в тексте «Слова…» очень рано были замечены восточные слова — тюркские и иранские.
Древнерусское государство возникло и развивалось в постоянных тесных контактах с кочевыми тюрками, занимавшими до прихода монголов всё пространство степей от Закаспия до Балкан. Сначала из края в край с востока на запад по нему пронеслись гунны и осели к северу от Дуная. Затем на пространствах восточноевропейских степей возник Хазарский каганат. Живым напоминанием о каганате в Крыму и в Литве до сих пор служат караимы — прямые потомки хазар, сохранившие в неприкосновенности антропологический тип раннесредневековых тюрок. Разметав, разгромив хазар, расчистив себе дорогу на запад, приднепровские и придунайские степи заняли воинственные орды печенегов; их, в свою очередь, сменили половцы, (6, 214) называвшиеся у восточных историков кипчаками, а у западных хронистов — куманами. Остатки прежних тюркских племён и родов приходили на службу к русским князьям, селились на границе степи и лесостепи, оседали в городах лесостепного междуречья Днепра и Дона, крестились, постепенно смешивались с местным населением и растворялись в нём, привнося в русский язык свои слова, в русский быт — свои обычаи, в славянский антропологический тип — свои черты.
Отношения Руси и Степи коренным образом изменилось с появлением половцев. В отличие от других своих сородичей половцы обладали более высокой культурой и, по-видимому, более стабильным бытом. Большая их часть исповедовала христианство несторианского толка, о котором писал Л.Н. Гумилёв, так что Олегу Святославичу не нужно было отправлять «своего друга Бояна» куда-то на Памир или Тянь-Шань, чтобы приобщиться к ереси. Половцы-несториане были под боком. Больше того, они были свои, родные. Начиная со второй половины XI века русские князья неизменно женили своих сыновей на половчанках. Можно думать, что и дочерей своих они выдавали за сыновей половецких ханов, но о судьбах княжеских дочерей летописи за редкими исключениями ничего не сообщают. Как бы то ни было, очень скоро в отношениях между Русью и Степью возникает своеобразная устойчивость: половцы постоянно участвуют в княжеских междоусобицах то на одной, то на другой стороне, изредка делают самостоятельные набеги, как можно думать, не без подстрекательства русских родственников, а те, в свою очередь, время от времени направляются на окраины Степи, устраивая облавы на своих кочевых родичей… Но полностью ни та, ни другая сторона сложившегося равновесия не нарушает.