Историческая наука и некоторые проблемы современности. Статьи и обсуждения - страница 9

Открытие это сделал Ленин-экономист. Но сделать это открытие невозможно было с помощью чисто экономического анализа, посредством одних лишь, даже самых тонких и тщательных, статистических подсчетов. Ибо пересечения «вертикального» и «горизонтального» представляли собой узлы исторического процесса. Вряд ли кто станет оспаривать, что пережитки крепостничества накануне и в эпоху первой русской революции и тем более после нее были менее распространенными и грубыми, чем в 70-е или 80-е годы XIX в. Однако стали ли они менее нетерпимыми, менее злостными? Напротив, их «злостность» усилилась. Особенно нетерпимыми их сделал для всего крестьянства и для всего общества рост капитализма. Но не только он, не одна стихия экономического развития, хотя она лежала в основе обострения противоречий, а сами эти противоречия, их развитие в открытую борьбу, переход от ее начальных, низших форм к более зрелым: превращением пролетариата в гегемона общедемократического движения, а локализованного протеста крестьянства, его «инстинктивного, первобытного демократизма»[16] – в революционное действие. Ту же мысль можно сформулировать и иначе: русское крестьянство начала XX в. не просто оставалось классом (в смысле – класс-сословие крепостного общества), оно вместе с тем конституировалось как класс, впервые в истории России вступающий в борьбу за преобразование всех видов старой поземельной собственности, а также политической надстройки, возвышающейся над этой собственностью (в противном случае пришлось бы принять высказывавшийся в свое время в литературе взгляд, согласно которому борьба крестьянства за землю и в дореформенную эпоху была борьбой за «американский путь»).

Завершится ли это конституирование «низшего класса», или оно будет оборвано на полпути самодержавным цезаризмом, подкупом и натравливанием одной части народа на другую, изменой зажиточных слоев деревни, а если завершится, то в какой форме, – это смогла показать только революция: крестьянскими восстаниями, но не в меньшей мере аграрным проектом трудовиков, тем поразительным и в самое сердце поразившим социал-демократических доктринеров фактом, что темный русский крестьянин, оратор на деревенской сходке и депутат Государственной думы, заговорил вдруг языком народников-интеллигентов, обнаружил приверженность к идее национализации, выбросил своим знаменем уравнительность и трудовое начало. В известной мере и для Ленина явилось неожиданностью превращение старого русского социализма в непосредственную массовую идеологию и программу крестьянского движения. Однако характер неожиданности был в этом случае совсем иным. Лишь история могла ответить на вопрос, который Ленин задавал в самом конце XIX в.: сумеют ли «революционные элементы русского крестьянства проявить себя хоть так, как проявили себя западноевропейские крестьяне при низвержении абсолютизма»?[17], но важно то, что именно Ленин шел навстречу данному историей ответу.

Генезис концепции двух путей («прусского» и «американского») неотрывен от движения ленинской концепции народничества. Если открытие тайны аграрной эволюции, а тем самым всей новейшей (по отношению к крепостной эпохе) истории России позволило объяснить и феномен народничества, то само это открытие было в громадной степени подготовлено проникновением Ленина в объективное содержание и исторический смысл народнической теории. Мы имеем в виду не только то, что неверная в целом, как попытка объяснить пореформенное развитие России, эта теория содержала весьма существенные для марксизма фрагменты верного (в их числе – выявление кабальных форм эксплуатации крестьян, отработочной системы)[18]. Мы имеем в виду и не одну общность ближайших политических задач, которая, несмотря на принципиально разное понимание их, обязывала социал-демократию к продолжению поисков (иногда недооцениваемых нами поисков) решения таких роковых вопросов, над которыми бился весь XIX в., как природа и источники силы самодержавия, степень его независимости от классов и общества, пути сокрушения его могущества вообще и престижа царского имени в частности. Речь, однако, идет о большем: об исторической правомерности