Истории без любви - страница 3

— Все путем, — сказал Василию бригадир слесарей. — Теперь прогоним вхолостую и начнем демонтаж. Через два дня на полигон.

Через тридцать минут, когда К-700 закрепили на опорах, Василий нажал кнопку пуска. И по вибрации пульта, по другим малым приметам он сначала почувствовал, а лишь потом услышал, что двигатель пошел вразнос...

Теперь они стояли, курили, перебрасывались рыбацкими байками. Василий слушал, подавал реплики, а сам думал о том, что сроки все вышли, К-700 ждут на трассе, а сколько заберет дней эта авария, не скажет никто, даже ведущий конструктор Сахарнов.

Загадарчук подошел к верстаку, где стоял телефон.

— Попросите Сахарнова. Что? Ушел обедать? Это Загадарчук. Как придет, сообщите: на К-700 авария...

Пожилой, подтянутый человек, с румяным лицом мальчика-шалуна и седым ежиком волос, быстрым взглядом окинул Евгения Дейнеко, важно кивнул и, не вставая из-за стола, протянул руку за документами. Сесть

Евгению не предложили: не произвел он должного впечатления. И пока ученый секретарь бегло просматривал письмо из Института электросварки имени Патона, младший научный сотрудник этого института Дейнеко стоял у небольшого полированного стола, упиравшегося в торец фундаментального письменного. Едва хозяин кабинета успел дочитать первую страницу, как раздался телефонный звонок.

— Слушаю! Нет, вы попали в другое хозяйство. Не подскажу ли номер? Этот ребус решайте сами. Повторяю: здесь совсем другое хозяйство. Все!

Ученый секретарь снова углубился в чтение бумаг. Но, просмотрев вторую страницу, отложил их в сторону.

— Мне, собственно, непонятно, почему письмо адресовано нам? Зачем руководство патоновского института просит принять вашу диссертацию к защите? Что случилось?..

— Видите ли, у нас по этой тематике нет специалистов. Это физика материалов с заданными свойствами. Работа необычная, теоретическая... Пока не может быть внедрена. А у вас на кафедре металлофизики диссертацию уже обсуждали.

— Да, нынче у молодежи скромность в дефиците. О своей работе — «необычная, теоретическая...». Нас в свое время учили: теория без практики мертва. И мы это крепко запомнили. Что значит «не может быть внедрена»? Грош цена такой работе.

— На вашей кафедре металлофизики считают иначе. Есть отзыв.

— А что такое отзыв? Бумага! Она все стерпит, даже снисходительность профессоров. Кстати, я сам в некотором роде специалист по этим вопросам. Туманно все в вашей работе, сомнительно. Неясно, можно ли ваши идеи воплотить в металл. Пока руками потрогать нечего, разве что переплет диссертации...

— Но позвольте! Ведь письмо из Института электросварки...

— А что письмо? Вы не уверены, что защититесь у Патона. Там ведь обязательно требуется внедрение. Вот вы и решили проскочить у нас со своей туманной темой.

— Я не понимаю...

— И нечего понимать. Не с того конца зашли. Давайте по-хорошему: вы у меня не были, я бумаг не читал. Вот так-то. Желаю здравствовать. Все.

Только закрыв массивную дверь и очутившись в полутьме коридора, Дейнеко понял, что значил этот стремительный диалог. Евгений начал перебирать в памяти подробности разговора. И вместе с мелочами, жестами, интонациями, которые вспоминались четко, словно он смотрел киноленту, где-то внутри, из самых глубин поднималось чувство бешеной злобы, отчаяния, с которым справиться не было сил...

Утренняя роса легла на мемориальную доску у подъезда большого дома, внушительной постройки тридцатых годов. И на запотевшем мраморе едва пробивались золотые буквы: «В этом доме жил выдающийся ученый, Герой Социалистического Труда, академик Академии наук УССР Е. О. Патон».

В своем домашнем кабинете Борис Евгеньевич Патон складывал в папку записи — итог работы за субботу и воскресенье. Начиналась очередная рабочая неделя. И тайфун дел, проблем, совещаний, приемов, докладных записок, согласований, решений, встреч неизбежно должен был обрушиться на академика.

Из окна кабинета было видно, как спешат в школу напротив горбатые от ранцев первоклассники, подгоняемые суетящимися мамами и бабушками. Пора! Орудийно ухнула массивная дверь подъезда. И тотчас же из распахнутых окон школы выплеснулась на улицу нервная трель звонка. Ровно половина девятого.