Истории от первого лица - страница 8

Когда мама поправилась, была уже середина августа, и ехать в поход было поздно.

Поздно еще и потому, что оба, и Семен и Витька, собирались устраиваться. Витька поступил на Могэс, учеником монтера, а Семен начал учиться на курсах по подготовке в вуз.

Я любила мать Семена и не любила его отца.

О его матери, Елене Прокофьевне, все говорили: она умеет помогать молча. И в самом деле, почти все наши жильцы постоянно одалживали у нее деньги, и она никогда не помнила, кто сколько должен, и никому не напоминала о долге.

Семья Семена жила по сравнению с другими обеспеченно: отец работал на кондитерской фабрике «Красный Октябрь» старшим мастером, Елена Прокофьевна шила на дому. Она обшивала многих наших модниц и порой даже не брала денег, если видела, что заплатить трудно.

— Ладно, отдадите в другой раз, когда будут деньги, — говорила она.

Семен относился к отцу ровно, может быть, даже равнодушно, но мать он любил необычайно; иные ребята подсмеивались над ним за то, что он ничего не делал, не спросив у мамы, за то, что он, такой обычно невозмутимый, не мог скрыть своего беспокойства, если она где-нибудь долго задерживалась.

Ростик сказал ему как-то:

— Ты типичный маменькин сынок.

Семен не успел ничего ответить, Витька резко одернул Ростика.

Витькина мать умерла в прошлом году, и он тяжело переживал ее смерть.

— Ты счастливый, — сказал Витька Семену, сказал спокойно, без зависти. — У тебя мать живая. Это счастье.

— Да, счастье, — согласился Семен.

Отец Семена, Дмитрий Петрович, был вроде бы неплохой человек, ласковый, улыбчивый, одинаково приветливый со всеми, но меня утомляли его бесконечные улыбки; он улыбался, а мне думалось, что все в нем лжет: и узкие, шоколадного цвета глаза, и суетливые, не знавшие покоя руки.

Может быть, потому, что он работал на кондитерской фабрике, казалось, от него постоянно пахнет приторным запахом ванили и сахарной пудры.

У Дмитрия Петровича была манера говорить поговорками. Витька сказал про него однажды, что он изъясняется лозунгами, словно цитирует статью в газете.

Стоило мне прийти к ним, как Дмитрий Петрович тут же начинал:

— Катюша пришла! Гость в дом — радость в дом!

И улыбался, а мне не хотелось отвечать на его улыбку.

В последнее время его стали иногда встречать с кассиршей из кино «Великан», что на Серпуховской площади.

Кассирша была тощая блондинка с тяжелой челюстью, брови ее были выщипаны по тогдашней моде, а яркий рот обрисован темно-красной помадой в виде сердечка.

Она носила очень короткие платья и граненые, кораллового цвета бусы. Летом она прикрывала лицо газовой косынкой, чтобы не загорать; когда она выдавала билеты, ногти на ее руках так и бросались в глаза — длинные, ярко-розовые и такие блестящие, что тоже казались гранеными, как бусы.

Однажды мы с Семеном и Витькой сговорились поехать кататься на речном трамвае.

Мы зашли за Семеном, но он отказался:

— Не могу, ребята, тут мне книгу очень интересную дали на два дня, а я еще и половины не прочитал!

— Что за книга? — спросил Витька.

— «Королева Марго».

— А может, все-таки пойдем? — спросил Витька.

Семен отрицательно покачал головой.

— Он человек каменный, — сказал Витька. — А у каменного человека слово каменное. Раз сказал — нет, значит, нет!

Елена Прокофьевна поглядела на сына:

— Да ну его, это он меня не хочет оставлять, думает, не понимаю?

— Я? — удивился Семен. — Почему это не хочу?

— Отца дома нет, он на собрании, совсем замучили человека: что ни день — собрание или совещание, дома побыть не дадут.

Она вздохнула.

— Жалко его, люди завидуют, сладкая, дескать, работа, захочешь — ешь шоколад или конфеты сколько угодно, а он устает до того, что и представить себе трудно…

Она взглянула на часы.

— Вот глядите, уже половина шестого, а у них, должно быть, собрание часов до десяти затянется, и сиди там не евши…

Семен широко распахнул перед нами дверь.

— Прошу, — сказал он вежливо.

Мы вышли.

— Странное дело, — сказал Витька задумчиво, — по-моему, мы с ним вместе эту самую «Королеву Марго» читали года два назад…

Мы сели в трамвай возле Чугунного моста. Неяркий закат отражался в розовой воде Москвы-реки. Ветер бил в лицо.