Истории, рассказанные вчера - страница 15

Прыгнула жаба на стену дома и та дрогнула, затрещала, вот-вот развалится. Жаба отскочила, к новому прыжку готовится; Вася глаза закрыл, смерти ждет и вдруг слышит: петухи запели. Открыл глаза: Нина и нечистая сила обратно через забор перепрыгивают.

Вася до утра не заснул, боялся очень. А когда солнце взошло, пошел к соседям разговаривать и узнал, что Нина Петрова за неделю до Васиного возвращения неожиданно умерла и на кладбище похоронена. Вася рассказал, что с ним приключилось: удивились все, к священнику Васю повели, а тот предложил на кладбище сходить. Пришли толпой, Нинину могилу откопали, гроб открыли и ахнула: Нина как живая лежит, а платье все вишнями перепачкано. Тогда кто-то из самых смелых голову ей топором отрубил — и алая кровь потекла из раны. Тут уж ни у кого сомнений не осталось: проткнули сердце упыря осиновым колом и в землю зарыли.

Нинины родители хотели на Васю в суд подать — за осквернение могилы, но не решились: да и Вася вскоре продал дом и уехал. Я на поезд его провожала, нравился он мне, но сердцу не прикажешь и, кроме как друга, ничего он во мне не увидел. Тогда-то и рассказал Вася эту историю, хотя я и раньше кое-что слышала.

Вот, детки, какие чудеса на свете случаются. Из земли мы вышли и вновь в нее уйдем, и многое нас с ней связывает, в том числе и непонятное.

Я, Полечка, не согласна. Войну каждый по своему видел, не всем она горе несла: многие из тех, кто продукты распределял, большие богатства нажили. И Родиона зря обидела. То, что ты старшая, обязывает к уступкам. Меня этому, как и многому другому, война научила.

Немцы в Карасувбазар 31 октября вошли, через пять месяцев после начала войны. Зима в тот год была ранняя и суровая, немецкие мотоциклы в сугробах застревали, солдаты толкали их, чертыхаясь, а Лида и я в окна подсматривали и смеялись. Прямо смешинка привязалась. Мама Лиза увидела, заругалась: «Дылды здоровенные: одной — четырнадцать, другой — пятнадцать, а ум, как у малолетних.

Отойдите от окон!» С неохотой, но послушались, и только потом поняли, как мама Лиза права: в дальнем доме по этой же улице солдат, увидев смеявшегося через окно мальчишку, из автомата его расстрелял.

Немцы ввели комендантский час, с обысками приходили, оружие и продовольствие искали. Мама Лиза на чердаке и в огороде тайники для продуктов сделала, переживали, как бы не нашли, но Бог миловал, а у соседей полкабанчика копченного забрали и хозяина в наказание в тюрьму бросили.

У нас дом большой был, с двумя комнатами, кухней и коридором, поэтому нам сразу постояльца вселили: сначала немец Ганс жил, а ближе к лету, когда Ганса на фронт отправили, румын Пешта его комнату занял. Ганс вредный был, орал на нас, если его белье постирать не успели или пыль в комнате находил, и только в последний вечер шнапса напился, фотографии своих детей показывал и плакал, что убьют. А Пешта смеялся постоянно и что-то на румынском рассказывал. Когда его на машине привезли, он глаза на нас выпучил и орет счастливо: «Баби! Три!» К маме Лизе подскочил, обнять хотел, а потом нос сморщил и пятится: «Не баби, а швинки!». Еще бы: мама Лиза, как только немцы в город вошли, сама не мылась и нам мыться и чистить зубы запретила. Лида долго злилась, пока с ее подружкой Валей несчастье не случилось.

Зима прошла быстро: мы ее в доме провели, потому как одежда подходящая и обувь отсутствовали, и когда начиналась бомбежка, в галошах к подвалу на огороде бежали.

От бомб много домов пострадало, а наш не затронуло. Мама Лиза объясняла, что у нас домовой сильный, не позволяет свое жилье и домочадцев обижать. «А мы ему помогать должны — говорила мама Лиза. — Чем лучше к дому относится будем, тем благодарнее он окажется.» В доме ни одной трещины не было, мама Лиза постоянно его выбеливала, а когда в сентябре соседнее здание бомба развалила, заставила меня щепки и мусор, взрывом заброшенные, с крыши убрать, — я вся передрожала, боясь свалится, особенно когда веником каменного петуха обмахивала, — его отец перед смертью из гранита вытесал и на коньке крыши прикрепил.