История античного атлетизма - страница 12

Писатели и хронографы, рассказывая о каком-либо примечательном событии, стали нередко употреблять такие традиционно стилистические выражения: «Захват Дельф фокейцами был совершен… в четвертый год 105-й Олимпиады, когда Прор из Кирены победил в беге».[58] Или у другого автора: «На следующий год, в котором состоялась 93-я Олимпиада, где в дополнительном состязании двуконных колесниц победил Эвагор, элеец, а в бегах – Эвбот, киренец…при эфоре Эвархиппе в Спарте, при архонте Эвктемоне в Афинах, афиняне обнесли стеной Форик».[59] Или еще: «Фокейская война закончилась в первый год 108-й Олимпиады, когда в беге победил Поликл из Кирены».[60]

Как видим, эти своеобразные loci communes древнегреческой прозы тоже связаны с играми и атлетами, хотя во всех упомянутых случаях речь идет вовсе не о спортивных состязаниях. У Геродота, Фукидида, Ксенофонта и других находим многочисленные варианты подобных оборотов, вызванных к жизни именно той громадной ролью, которую играла агонистика в жизни греков. Связано это еще с тем, что каждая Олимпиада получала название по имени победителя в простом беге.

Звание не только олимпионика, но и просто участника игр обязывало ко многому. Идея гражданской доблести выдвигалась на первый план. Требования, предъявляемые к атлету, были очень высоки. Недаром в день открытия очередных Олимпийских игр глашатай объявлял имя и родину участника, спрашивая, не оспаривает ли кто-нибудь его права на звание гражданина и честного человека (это конкретно предусматривалось одним из параграфов Олимпийского устава). Да, быть атлетом, да еще и на играх – большая честь, которой надо дорожить и ни при каких обстоятельствах не ронять. Вспомним, какое негодование и отвращение вызывала у Лукиана картина, изображавшая Геракла в женском платье прислуживающим Омфале.[61] Зрелище поистине недостойное «великого атлета»!

Рассказывают, что когда в старости атлет Тиманф уже не мог натянуть свой лук, он бросился в огонь…[62]

Разумеется, этические и эстетические взгляды древних греков весьма существенно отличались от наших современных. Такие понятия, как доблесть, мужество, честь (по-древнегречески все это можно выразить словом ἀρετή (arete)), в сознании эллинской элиты гомеровского и классического периодов во многом определялись физической силой, выносливостью и, наконец, телесной красотой. Впрочем, определялись не изолированно, не абстрактно, а (весьма желательно!) в социальном комплексе. Или, говоря языком современным, – в сочетании с высокими моральными качествами. Итак, ἀρετή явилась в определенный период истории Древней Греции основой гармонического развития как отдельных эллинов, так и целых семей, городов и даже государств.

Следующая, более высокая социальная ступень олимпийской гармонии была примечательна тем, что в общественной жизни эллинской аристократии (а следовательно, и в институте агонистики) исключительную роль играла καλοκαγαθὶα (kalokagathia). Это понятие служило самой выразительной и всеобъемлющей характеристикой классического идеала эллинов.

Καλὸς καὶ ἀγαθός (или καλὸς κἀγαθός) – совершенный во всех отношениях, идеальный гражданин, являющийся образцом для подражания. Это специфически аристократическое понятие существовало в древнегреческой литературе очень долго, постепенно меняя свое содержание.

По определению И. Нахова, «калокагатия возникла как самое законное дитя греческого рабовладельческого общества, как сублимация господствующих представлений о внешних и внутренних достоинствах идеального гражданина полиса».[63]

Не менялись социально-политические задачи калокагатии: возвеличивание и прославление «достойных», «добрых», «хороших», «благородных» и т. д. граждан – процветающих, здоровых, сильных, богатых и пользующихся если не любовью, то уважением соотечественников. Но само содержание этого понятия со временем претерпевало значительные изменения.

На смену генеалогическому аристократизму в молодых полисах пришла скороспелая роскошь новоявленных богачей. Благородство теперь измерялось не столько духовными талантами, сколько талантами золотыми.