История четырех братьев. Годы сомнений и страстей - страница 3

Верочка отвернулась. Она была воспитанная барышня и совсем не знала грубых слов. Но тут сказала:

— Пусть бы правители сами сражались, как бешеные собаки! — И, возможно стыдясь собственной резкости, как бы виня себя: — Я стала такая злая!

Город, кирпичный и деревянный, там и здесь перекрещенный сетями проводов, распахивался перед ними. Манила щемящая даль пыльных переулков. Призрак близкой разлуки гнался за ними, и они кружили по окрестностям. Прошли районом Косы. На горе возле крепостной стены дрались подростки, и Илья подумал: наверно, Санька там же, может быть и Алешка. Саньку всегда окружает орава, и он непременно вступится за своих. Зачем я повел ее на Косу?

Коса, а с ней и Артиллерийская улица, где жили Гуляевы, издавна пользовалась дурной славой. Район бедноты. Хулиганский, по убеждению горожан из центра, воровской. Тайные — дешевые, для низов — публичные дома. И прочее…

Верочка спросила, как зовут его братьев, и он сказал:

— Это был мой брат Володька, с газетами… Они все не очень любят меня.

— Не надо сердиться на него, — сказала Верочка. — Мне всегда бывает жалко детей.

— Они не такие маленькие. Володьке около девяти, Алешке одиннадцать. Саньке тринадцать.

— Они еще дети.

В саду они набрели на беседку с разноцветными стеклами. Беседка была на втором этаже, и они поднялись по лестнице. Деревья, дома казались то желтыми, то зелеными, красными, оранжевыми. Все было полно странного света, бликов, и это было как минутный мираж. Послышались крики, говор, кто-то снизу спешил сюда, к разноцветью стекол.

— Ты такой умный. Илюша, — сказала Верочка и вдруг прильнула, посмотрела в глаза.

Поцелуи их были торопливые, неумелые, да и отчаянные. Разлука! Нужен ему, Илье, университет, медицинские науки! Работать бы пошел — матери облегчение!

Но мысль о работе была праздная. Мать не стала бы и слушать его. После смерти самого старшего, Антона, после неутешного горя одна мысль у нее: Илье выучиться на доктора, довершить то, чего Антон не успел, и всем детям — учиться сколько смогут! Чистенькие чиновники и иные из соседей по двору смеются: «Кухаркины дети нынче и в офицеры выходят и в университеты лезут!» Но мать этим не проймешь. Она ради своей цели сносит немалые унижения: подачки и выговоры от сестер, брюзжание и насмешки их мужей. Однако Верочкины поцелуи на время развеяли его мысли, размыли, унесли тревоги.

Илья ошибся: на горе не было его братьев. И драки не было. Так — баловство. Настоящие драки бывали редко, зато они год от года делались жесточе. Видно, не только на фронте, но и в тылу народ одичал, и это сказывалось даже на детях-подростках.

Санька в этот момент действительно дрался. Только не на горе. На Кутуме.

Летом жизнь братьев Гуляевых проходила на берегу Волги или Кутума. Осенью здесь всегда стояли лодки, доверху груженные арбузами. А зачем лодочникам столько арбузов? Мало у них выручки? Зачем наваленным арбузам изображать этакий конус? И арбузы, тронутые рукой маленькой подплывшей акулы, валятся в воду, и акулы, работая ногами, как винтом, с арбузами под мышкой мчатся на другой берег.

Здесь, на берегу Кутума, под мостом, между сваями, Алешка тонул. Он уже скрылся под водой, и тогда Санька нырнул и тоже ушел на дно и выплыл, бледней воды, тяжело отфыркиваясь и таща за собой Алешку. Потом Алешку, синего, потерявшего дыхание, откачивали и по всем правилам приводили в порядок. Мать не узнала об этом маленьком происшествии, ей незачем было знать.

На берегу Кутума бил родник и образовалась яма, и в ней летом всегда было полно ребят, потому что она была рядом с Кутумом и из нее можно было сразу бухнуться в реку. Тут же, греясь в яме, дурак Горка однажды вызвал драться незнакомых ребят, а те сказали «давай, давай», а когда вылезли, оказались здоровилами и уже скоро повалили и Саньку, и Славку Бельского, не говоря о Горке и о других, и сели на них верхом, и это было для сильнейших ребят с Артиллерийской улицы великим унижением.

Словом, на Кутуме с весны и по осень жизнь била ключом. И вот сейчас на берегу кроме Санькиной компании — Вовка, как маленький, не шел в счет — оказалась еще целая стая с Тарасовской и Демидовской улиц, слывших в городе куда более приличными, нежели Артиллерийская, и какой-то задира вроде Горки крикнул фальцетом: